Сталин. История и личность

Такер Роберт

Это наблюдение стало пророческим, ибо в момент, когда оно было сделано, лорд еще не мог знать всех обстоятельств. Ведь каждый представший перед судом руководитель — а большинство обвиняемых занимали ответственные посты, вплоть до заместителя наркома — имел у себя под началом других чиновников и администраторов. Те в свою очередь командовали мастерами на шахтах, паровозными машинистами и другими специалистами. Поскольку начальник железной дороги, скажем Князев, не мог лично устроить крушение поезда, он должен был искать соучастников из подчиненных ниже его по должности, а те — привлекать своих подчиненных и т. д. и т. п. Указывалось, например, что приказ убить Молотова, организовав автомобильную катастрофу, Арнольд получил от Шестова, а Шестовым руководило другое, более высокопоставленное лицо. Согласно правилам судебной «алгебры», прием на работу того или иного человека «разоблаченным» впоследствии ответственным лицом был равнозначен «вербовке» этого человека

в «псевдосообщество»²^. В итоге вредительство действительно стало «вездесущим». После этого процесса началась волна арестов, и, по мере того как в последующие месяцы устранялось все больше и больше намеченных Сталиным жертв, репрессии прокатились через все слои общества; ограниченный по масштабам террор двух последних лет перерос в кровавый кошмар 1937-1939 гг. Неудивительно, что, когда судебный процесс достиг кульминации, Сталин выразил свое одобрение Ежову, присвоив ему звание генерального комиссара государственной безопасности, звание, которое до тех пор имел только Ягода. Сообщение в прессе о присвоении звания маленькому генеральному комиссару сопровождалось его большой фотографией²⁴. Таким образом, Сталин давал народу понять, что наступила не «сталинщина», а «ежовщина».

Двадцать восьмого января Вышинский больше часа зачитывал обвинительное заключение. Чуть ли не с самого начала оно превратилось в поток брани, которая могла бы вдохновить описанные Джорджем Оруэллом в романе «1984» ежедневные «двухминутки ненависти», направленные против «голд-стейнизма».

В унисон Вышинскому пела «Правда», озаглавившая свою передовицу, опубликованную в этот день, «Троцкист—вредитель—диверсант—шпион». На следующих страницах газета сообщала о проникнутых коллективной ненавистью резолюциях, принятых на заводских собраниях, в школах, колхозах — словом, повсюду. Газетные заголовки гласили: «Раздавить гадину!», «Смерть изменникам Родины!», «Развеять в прах банду Иуды Троцкого!».

Стремясь доказать наличие реальных оснований для фантастических обвинений, выдвинутых против подсудимых, Вышинский прибегнул к судебной «алгебре». Сначала он процитировал статью, опубликованную в «Бюллетене оппозиции» в апреле 1930 г, в которой, как утверждал Вышинский, Троцкий заявил о неизбежности «отступления» и призвал прекратить проводившуюся коллективизацию и «скачки с препятствиями» в области индустриализации, а также политику экономической автаркии. Это Вышинский представил как скрытую программу реставрации капитализма.

Затем, дабы подтвердить курс Троцкого на поражение в войне, Вышинский сослался на замечание Троцкого по поводу Клемансо в одном из партийных документов 1927 г. во время завершающей схватки между господствовавшей сталинской фракцией и объединенной оппозицией. В речи на состоявшемся в этом же году XV съезде партии Сталин обвинил Троцкого в пораженчестве. Если бы враг оказался в восьмидесяти километрах от Москвы, сказал тогда Сталин, Троцкий, полагая, что советский режим разваливается, использовал бы ситуацию для установления нового режима по Клемансо, т. е. по Троцкому. Теперь, продолжал Вышинский, Троцкий и его сообщники приступили к настоящей подготовке в союзе с иностранными разведывательными службами поражения СССР в войне. Троцкий и ему подобные выродились в фашистский авангард, в штурмовой батальон фашизма. Они все заслужили расстрела²⁵!

Выступая позже в том же, 1937 г. с показаниями в «комиссии Дьюи», Троцкий без труда опроверг аргумент, связанный с Клемансо. Он, Троцкий, в 1927 г. действительно ссылался на политику Клемансо, но Клемансо пытался в 1917 г. сменить правительство, чтобы предотвратить поражение Франции, а не ускорить его, и в конечном счете вошел во французскую историю как «отец победы». Троцкий же в 1927 г. сослался на Клемансо, парируя тезис, будто наличие военной опасности исключает возможность свободы критики политики партии, на чем настаивала оппозиция. Что же касается обвинений в пораженчестве, то он в то время недвусмысленно высказывался за оборону Советского Союза и, несмотря ни на что, выступает за это и теперь²⁶.

Последнее слово всех подсудимых — за исключением одного — было коротким и формальным. Примером может послужить выступление Пятакова, в котором он униженно признал, что «очутился в итоге всей своей предшествующей преступной подпольной борьбы в самой гуще, в самом центре контрреволюции». Исключение составил Радек. Он воспользовался этим последним, как ему было ясно, шансом, чтобы, оставаясь в центре общественного внимания, изложить свою позицию. Собрав в кулак все еще огромную мощь своего интеллекта, Радек придал речи политическую значимость. Прежде всего, он попытался выступить так, чтобы политические цели Сталина получили успешное оправдание. Далее, Радек старался использовать свое последнее слово для самозащиты, с тем чтобы Сталину было труднее нарушить данное им до процесса обещание более мягкого приговора — обещание, которому Радек, несомненно, не придавал

никакого значения. В-третьих, Радек изложил некоторые свои мысли эзоповым языком.

Последнее слово Радека приобрело столь яркий характер политического заявления, что один раз он, якобы забыв, что находится под судом за государственную измену, обратился к членам трибунала со словами-. «Товарищи судьи>>. Но затем спокойно поправился, когда Ульрих прервал его, приказав говорить: «Граждане судьи». Своим пафосом последнее слово Радека напоминало опубликованную им в 1934 г. статью под заголовком «Зодчий социалистического общества». Выступая, Радек опирался на специально подобранные факты. Он обрисовал такую картину, которая, по его мнению, должна была удовлетворить сталинское стремление возвеличить себя и одержать исполненную мести победу над своими врагами, в том числе и над самим Радеком. С этой целью последний изобразил себя не уголовником, а ошибавшимся политиком, который за тридцать пять лет партийной карьеры допустил огромную ошибку, связав себя с Троцким и троцкизмом, что в конце концов и привело его, Радека, к преступному соучастию в зловещих деяниях «параллельного центра»²⁷ Заключительная часть последнего слова Радека казалась предназначенной для Сталина. «Старые троцкисты», заметил он, считали невозможным построение социализма в одной стране. Однако позже, вопреки всему, социализм был построен. И поэтому Троцкий сделал ставку на Гитлера и уничтожение социализма в одной стране. А теперь Радек, дескать, хотел предупредить всех, кто был связан с нами: правительство будет рассматривать любую антигосударственную, террористическую деятельность как троцкистскую. Многие, кто был связан и помогал нам, не зная, что мы представляли террористическую организацию, являются, таким образом, наполовину троцкистами, на одну четверть троцкистами, на одну восьмую троцкистами. И если они не полностью разделяют линию партии, хоть немного отклоняются о нее, их следует искоренить.

Это был заключительный пропагандистский аккорд во славу сталинского режима и одновременно коленопреклонение перед самим «архитектором». Часть присутствовавших на процессе или читавших его протоколы отнеслась с отвращением к предложению Радека искоренить даже тех, кто был троцкистом «на одну восьмую», — им был недоступен эзопов язык Радека.

Бытует легенда, будто бы «Правда» опубликовала завершающую часть речи Радека в ином варианте, чем она была внесена в стенографический отчет. Вот она: «Все старые большевики по существу были троцкистами, а если не были ими полностью, то хотя бы наполовину а если не наполовину, то по крайней мере на четверть или на одну восьмую»²⁸. Однако это не так: «правдинский» текст речи Радека совпадает с протокольным. Но, как это случается с легендами, несоответствие их фактам не уничтожает скрытого в них смысла. Смысл слов Радека по крайней мере до части старых большевиков дошел. Его замечание о некоторых все еще находившихся на свободе на четверть или даже на восьмую часть троцкистах выражало факт, который он постиг благодаря опыту, обретенному им на Лубянке в период между арестом в сентябре и появлением на процессе в январе. Теперь он понял, что Сталин приступил к радикальному истреблению всей большевистской партии, поскольку она, особенно если говорить о старых большевиках, оставалась партией ленинской.

В этом суть анализируемого нами пассажа, если иметь в виду определение Радеком «троцкизма» как неверия в возможность построения социалистического общества в отдельно взятой стране. Ибо в этом неверии Троцкий был единодушен с Лениным, который завещал партии такой вывод в качестве части своего теоретического наследия. Под этим углом зрения Ленин остался «троцкистом»

до конца своей жизни и Сталин — до мая 1924 г., когда он в своей работе «Об основах ленинизма» повторил, что невозможно «добиться окончательной победы социализма в одной стране без совместных усилий пролетариев нескольких передовых стран». Лишь позже, в том же 1924 г., Сталин в рамках своего варианта национал-большевизма действительно пересмотрел эту позицию, снял приведенную фразу из «Основ ленинизма» и, следовательно, дезавуировал до тех пор общепринятый большевистский догмат о невозможности победы социализма в одной отдельно взятой стране²⁹

Таким образом Радек, прибегая к эзопову языку, хотел дать понять, что, переходя на новый этап, осуществляемая сверху сталинская революция ставила целью уничтожить семь восьмых (или около того) ленинской большевистской партии — особенно старых большевиков, т. е. тех партийцев, которые неполностью принимали сталинский вариант русского национал-большевизма и сопутствующее ему преклонение перед Сталиным. Будь Ленин жив, он бы, по логике вещей, вошел в число обреченных семи восьмых членов партии. Новые аресты, которые, как полагали некоторые присутствовавшие на процессе, были спровоцированы рассуждениями Радека о «троцкистах»-''⁰ на «четверть» или «одну восьмую», на самом деле — и это понимал Радек — уже неизбежно приближались независимо от его слов.