Стальной барон
Шрифт:
Мое благополучие? А причем тут оно до ножа?
Но спросила я другое:
– Севунь, горные у нас только на бесекском говорят. С ними из местных мало кто общается. Как же ты…
– Язык оружия един, - сообщил он веско и воскликнул: - Ну, не будь ты щурой! Дай посмотреть.
– Хорошо…
Вот за одно лишь его восклицание я была готова ему не только кровавую слезу показать, но и реликвию черных. Щура бычья, как же я раньше не вспомнила! Настойки Захара из этой травы способствовали успокоению, в то время как у некроманта действовали наоборот, возбуждающе. Растение само по себе
Вот с чего мои поиски начинать нужно было! Не с посинения губ и не с блеска глаз, а с ярости, вызванной болью. Через час отправив восторженного Севуню спать, я просидела за книгами до утра и только лишь в пятом часу оторвалась от работы. Противоядие для Аго было почти готово, дымилось в глиняном черпачке, ожидая, когда его в склянку перельют, но ему не хватало лишь серой скальной пыли. Как говорилось в дневнике, собрать ее нужно серым утром, до росы. Воодушевленная своей удачей и стечением обстоятельств, я не сказав родным и слова, выскочила на улицу. И к чему будить, если я всего-то на минутку отойду, ведь дом дяди стоит на отшибе, как раз под скалами. Кто дороги к ним не знает, тому лучше не идти, но я-то здесь родилась. А потому легко поднялась на первые два уступа, набрала пыли, и только решила спрыгнуть вниз, как остолбенела. Варос, собственной персоной за мной пожаловал.
Стоит внизу ноги на ширине плеч, чтоб не упасть, руки на груди сложены, чтоб они не дрожали, голова чуть наклонена, взгляд больной мутный. От угара прошлых дней качает его из стороны в сторону, но он уперто стоит, меня дожидается.
Как ни смотри, самое время звать бесеков на помощь или дядю, уж он охотник знатный, с пьянью этой справится. Но я, отринув страхи, решительно спрыгнула вниз. Эка невидаль, знакомый остолоп дорогу заступил, грозным видом напугать пытается. Да надеется зря, уж если я Рате отпор дала то, что мне этот требователь.
– Доброе утро, - поздоровалась весело, чем немало его озадачила.
– Доброе… - ответил чуть погодя.
– Я к тебе…
– И чего хотел?
– Поговорить...
– Варос, нам говорить не о чем.
– Ошибаешься, - зубами проскрежетал и сделал первый шаг в мою сторону. Покачнулся.
Год прошел, а изменился так, что видеть горько. И в кого ж я раньше была влюблена? В это безобразие? Вылезла его дрянная натура наружу, показала скверну в лице оплывшем, глазах помутневших, в животе, что не от тяжелого труда нарастает. Не полысел еще, волос все так же черен, спина все также пряма и широка, ноги крепкие, руки не отвалились да все не то. Нет в нем тепла ни на грамм, только злоба, и вылить ее он решил на меня.
– Ты, падла, жизнь мне сгубила, ты… мать мою опорочила, на сестру венец безбрачия навела…
Он ко мне идет, а я стою, нож-заклинателя в руке сжимая, а самой смешно.
– Так ты поговорить хотел или обвинить во всех грехах?
– Что с тобой разговаривать… - ухмыльнулся, показав два отсутствующих зуба.
– Я все решил…
– Когда?
–
– И с умным видом веревку мне продемонстрировал. Гнилую, тонкую, какую у нас для подвязки плетущихся роз берут. Случаем, не с дядиного ли палисадника ее сдернул? Вернусь к дому, проверю, не поломал ли чего, детина, когда бечевку с кустов сдергивал.
– Понятно, - не дожидаясь, пока он ко мне спустится, сама подошла. Встала напротив, кровожадно ему улыбнувшись, прошептала: - Я тоже тебя ждала. Вот нож и приготовила.
– Кивс заха блеснул в предрассветной серости, заставив Вароса оступиться.
– А еще вместилище нашла для тебя, - вот тут продемонстрировала мешочек со скальной пылью.
– Как, вместилище?
– он окинул себя взглядом, затем скептически посмотрел на предмет в моей руке. Определил несоответствие размеров, задался насущным вопросом.
– Как помещусь? Я же…
– Пепелком, Варос, жженым, перемолотым. Спасибо за напоминание, мне как раз материал нужен для очередного венца безбрачия.
И шаг делаю к нему, медленный, выжидающий. Кинется, ножом полосну, не кинется, камнем вслед метну, да так, чтоб более рядом не появлялся и имени моего не вспоминал. А он дрогнул, выронив гнилую бечевку, пошатнулся, хватаясь за грудь.
– А-ар-ри-ш-ша!
– Что, милок, боишься? Не надо бояться… - хмыкнула громко и заверила клятвенно, - Когда тело твое языки пламени лизать будут, ты ничего уж не почувствуешь.
Побледнел, задрожал.
– И пальцы твои отрежу уж, когда в беспамятстве будешь.
Услышав такое, пьяный мститель толстые пальцы в кулаки спрятал. И стоит не шелохнется и задышал тяжело, через раз. Так я его движение за намек приняла, проговорила:
– А вот с сердцем… С сердцем сложнее придется.
– По руке его ножом провела и на нужную область указала.
– Наживую из груди твоей вырежу, пока оно лихорадочно бьется.
Сглотнул, закашлялся, и в животе у него что-то громко булькнуло. Не иначе икота занимается.
– Во… - протянула я, - вот как сейчас бьется.
– В глаза заглянула влюблено, как кот, взирающий на мышку, пролепетала: - А может, не будем откладывать до ночи и сейчас все… решим?
Как он убегать начал я и не заметила. Вроде тут был, а вроде уже и там за пригорком сверкает пятками. Со страха сапоги потерял, да за ними не вернулся.
– Смотри, быстрый какой, и не догнать!
– подле меня со скалы спрыгнул Увыр, а затем из-за дерева тенью шагнул брат его Эрхо.
– Зачем догонять?
– удивился он, плюнув под ноги.
– Это жены моей родственничек, чтоб его!
– Если так, то сам с ним разберешься. Детали разъяснишь доходчиво. А я с сестренкой нашей поговорю.
Младший Хотский спорить не стал, бесшумно в лесу исчез, а вот старший из братьев остался. За локоток меня взял, вывел на дорожку и требует:
– Рассказывай.
– Что рассказывать?
– не поняла я. Все же появления их совсем не ожидала. Ух, шустрые наемники, подкрались неслышно, объявились неожиданно, как духи. Против таких в бой лучше не ходить.
– Рассказывай, зачем тебя на природу с утра пораньше потянуло, - повторил он размеренно, как для глупой.