Стальной барон
Шрифт:
– Ты вот, что… - после долгих раздумий женщина все же решилась рассказать о причине своего визита, - выйди из дома, с людьми поговори.
Я вспомнила деревенских людей с их ко мне отношением, мысленно перекрестилась, а вслух произнесла:
– С кем хотела, с теми уже встретилась.
– Ты, может, упустила кого… - зашла она издалека.
– Рата, никого я не упустила.
– Выйди, - заискивающе протянула.
– Нет.
– Там свежо, - сделала еще один маленький шажок ко мне.
– Нет, холодно.
– Выйди,
– стала над душой и за живот схватилась. Думает я из уважения к беременной, спорить постыжусь. Ошиблась.
Не вставая и глаз не поднимая, спросила сухо:
– И к кому вы меня посылаете?
– Да, просто…
– Кто там?
– еще тверже спросила я.
– Варос, - призналась белошвейка нехотя и поспешила никчемную причину обосновать, - третьи сутки ждет тебя.
Не сдержалась, фыркнула глянув на нее снизу вверх:
– Откуда третьи, если он из запоя вышел сегодня сутра!
– Но ведь пить-то он из-за тебя начал?
– и руки уперла в бока.
А я молчу, потому что, если что-то и будет сказано мною сейчас, то отнюдь слова не мирные. Она же мое молчание за капитуляцию приняла, настоять себе позволила:
– Выйди и поговори… - мой тяжелый вздох, свистящий сквозь зубы не заметила, как собственно и выдох, - …дай душу излить, горемыке. Пожалей.
Жалеть? За что? За то, что его мать с сестрой у горных пристанище нашли? Или за то, что он в семье жены живет, как безвольный пахарь? А ведь это мне пришлось несладко, это я уехала из родного селения и живу теперь в чужом дому!
В глазах потемнело. Нет, не от боли, злость полыхнула так, что уж подумала, сердце сейчас остановится. Как с места встала, как книгами хлопнула, не знаю, но Рата от стола моего скоренько отошла, испуганно за живот схватившись.
– Ариша, что ты…?
– Я понять не могу, о чем с ним говорить. Унизил, опозорил, бросил он меня, а теперь я его выслушать должна?!
– Так он же… несчастный, - промямлила тихо.
– Как только о себе, хорошем, думал, так и продолжает! И в горестях своих винит всех почем зря. Не я ему стакан в руки дала, не я пить заставила. А хотел бы мать с сестрой в деревне оставить, сам бы с бароном встретился.
Я протяжно выдохнула, злость отступила, прошел запал, отгромыхало:
– На худой конец, к бесекам поехал бы, повидал…
А она стоит, не шелохнутся, в глазах обида, губы поджала сердито, хмурится. Знает упертая, что я права, да от своего не отступится.
– Ариша, совести у тебя нет. Что люди скажут? Парень пьет, не просыхая, а ты…
– Совесть есть, из-за нее я сейчас приехала, - говорю, а самой не верится. Раньше бы смолчала, и слушала потупившись, а сейчас… Не позволю, винить себя не позволю. Потому что нет здесь моей вины, и никогда и не было.
– И чтобы не сказали люди, мне плевать…
– Да как ты можешь?!
– вспыхнула негодованием, заломила руки. Вот-вот кинется супруга звать, чтоб он племянницу образумил, дал по
– Могу и буду, - я прошла к двери и демонстративно ее открыла.
– Для меня всех прочих важнее Севуня с дядей и дочка его от вас, а еще Ола и Захар. Остальные… по боку.
Мой кивок в сторону прохода, женщина поняла, вышла притихшая и уже из коридора спросила слезливо:
– А как же я? Я тебе никто?
Сказать хотелось многое, потому как застарелая обида во мне всколыхнулась, а до этого еще и накипело, но я удержалась и почти пожалела беременную:
– Проживете с дядей 10 лет душа в душу, станете…
– Кем?
– спросила настороженно.
– Там посмотрим, - я улыбнулась кротко и закрыла двери.
Горькие рыдания последовали незамедлительно. С всхлипами натужными и такими призывными, что дядя ее с улицы услышал, примчался в дом, а я из комнаты и не выглянула. Есть у Раты кому утешать, кому к груди прижать, по спинке погладить, поцеловать в волосы, есть… У меня нету, а все что было, либо наживы ради, либо из жалости или из сострадания к немощи несчастной, но никак не из любви.
Села за стол, а в голове туман. Плотный какой-то и я, как капелька росы, застыла. Не верилось, что я наконец-то молчать перестала, высказалась, и вроде как легче стало, а в тоже время и тяжело. Так бы в одну точку уставившись, и просидела до утра, да только через минуту ко мне Севуня заглянул. Ногами у входа постучал, точь-в-точь как отец, и, сняв шапку, с серьезным видом прошел к столу. Изменился мальчонка, за единый год повзрослел на два, смотрит на меня и даже не улыбнется. Что-то важное сказать хочет, слова подбирает. Думала, что выслушаю его, как взрослого, молча, да не смогла, сграбастала всего такого волевого, к себе прижала и слова сказать не в силах, потому что ком в горле. Вот-вот разревусь.
А он ручонками плечи мои гладил и шепчет:
– Не бери в голову, Аришка. Полчаса и Рата плакать перестанет. Перебесится. Папа ей сразу сказал, чтоб истерить не смела.
– По-почему?
– Так ты ж ради нее с бесеками породнилась!
– сообщил он восхищенно.
– Севунь, я не ради… - всхлипнула со смешком, - так получилось…
– Все равно, пусть обязанной будет. Тогда слова против тебя сказать не посмеет, поостережется.
Отстранилась удивленно, посмотрела на братца и спросила:
– А что, она говорила обо мне, да?
– Говорила, - вздохнул, но тут же глянул упрямо, - так батя кулаком по столу и как рявкнет!
– Что, рявкнет?
– Чтоб порочить не смела. Так что не стенай и делай что надо. Она к тебе более не явится.
– Посмотрел на меня весело, дождался ответной улыбки и спросил: - А-а-а-а-а теперь кровавую слезу захватчика покажи-и-и?
– А ты откуда знаешь?
– Ну, так Увыр бате рассказывал, что за твое благополучие он зря беспокоится. Мол с оружием девка и под защитой.
– И по-детски восторженно спросил: - Покажешь?!