Стальной кулак

Тыналин Алим

— Присаживайтесь, товарищ Краснов, — не оборачиваясь, произнес нарком. — Интересные материалы вы мне прислали. Особенно про морскую систему стабилизации.

Я опустился в кожаное кресло, чувствуя, как скрипит обивка. Первый ход сделан, Мышкин через свои каналы обеспечил, чтобы документация попала прямо к Ворошилову, минуя бюрократические препоны.

— Да, Климент Ефремович. Система Хендерсона может быть адаптирована для танковой пушки. Наши инженеры уже провели предварительные расчеты.

Ворошилов

наконец повернулся, его цепкий взгляд впился в меня:

— А почему именно сейчас? Когда ваш проект фактически остановлен местными… — он поморщился, — активистами?

— Потому что времени осталось мало, — я подался вперед. — События на КВЖД развиваются стремительно. А без новой системы вооружения танк не готов к боевым испытаниям. И потом, мир сейчас очень хрупок. Вдруг очередной пожар разгорится уже не на востоке, а в Европе, у нас под носом? А мы, как всегда, не поспеваем.

— Знаю, — нарком присел за стол, — читал донесения. Кстати, Черноярский уже готовит свою машину к отправке.

Он помолчал, постукивая карандашом по столу:

— А что ваши специалисты? Справятся с адаптацией морской системы?

— Безусловно. Циркулев досконально изучил принцип работы, у него уже есть предварительные чертежи. Руднев разработал механизм точной настройки. Варвара Никитична…

— Это та самая девушка-инженер? — неожиданно улыбнулся Ворошилов.

— Да. Она создала уникальную схему управления. А Вороножский придумал специальный состав для гидравлики.

— Хороший у вас коллектив, — задумчиво протянул нарком. — Жаль будет, если его разгонят из-за партийных дрязг.

Я почувствовал, как пересохло в горле. Сейчас решается судьба проекта.

— Климент Ефремович, — я старался говорить спокойно, — дайте нам две недели. Мы установим новую пушку, проведем испытания. И тогда…

— Хорошо, — неожиданно перебил Ворошилов. — Даю вам карт-бланш на две недели. Я договорюсь, чтобы партийные проверки были приостановлены. Но, — он поднял палец, — если результата не будет, спасти вас не смогу.

Я с трудом сдержал вздох облегчения. Получилось!

— Разрешите приступать? — я поднялся.

— Действуйте, — кивнул нарком. — И да, — добавил он, когда я был уже у двери, — передайте вашей Варваре Никитичне, что ее идея с гидравлическим приводом очень перспективна.

После Реввоенсовета я направился на Старую площадь. Каганович принял меня без проволочек — еще до истории с автопробегом у нас сложились неплохие отношения. Он меня помнил по истории с Крестовским и Стальным трестом.

— А, Краснов! — он поднялся из-за стола, заваленного бумагами. — Наслышан о ваших проблемах. Как же, как же…

В его кабинете, несмотря на открытые окна, было душно. На стене тикали старинные часы, стрелки показывали начало третьего.

—

Лазарь Моисеевич, мне нужна ваша помощь, — я коротко обрисовал ситуацию. — Звяга может сорвать важный оборонный заказ.

Каганович прошелся по кабинету, задумчиво теребя усы:

— Этот Звяга… Он ведь докладывал мне о «нездоровых тенденциях» на вашем заводе. Но если Климент Ефремович дал добро…

— Именно. Нам нужно всего две недели спокойной работы.

— Хорошо, — он остановился у окна. — Я сам позвоню на завод.

Я кивнул. После этого разговора можно спокойно возвращаться в Нижний. Теперь все схвачено на самом верху.

Выйдя из здания, я первым делом отправил телеграмму на завод: «Разрешение получено тчк Начинайте работы тчк».

Теперь предстояло успеть невозможное. За две недели создать принципиально новую систему вооружения. Но ничего, команда справится. А со Звягой… что ж, для него у нас тоже приготовлен сюрприз.

В тот же день я поехал обратно. В купе поезда Москва-Нижний я еще раз просмотрел план работ. Времени категорически мало, придется действовать параллельно по всем направлениям.

Колеса выстукивали привычный ритм, за окном проплывали летние пейзажи, а я уже мысленно видел, как новая пушка занимает свое место в башне нашего танка.

Главное — мы получили передышку. Теперь нужно использовать ее по максимуму.

Приехав в Нижний, я пришел на завод на следующее утро.

Испытательный цех встретил меня тишиной. Непривычной, гнетущей. Обычно здесь грохотали станки, свистел пар, звенел металл. Теперь же на массивных дверях краснели сургучные печати, а возле входа прохаживался угрюмый активист в потертой гимнастерке.

Под высокими сводами цеха еще витал привычный запах машинного масла и горячего металла. Огромные станки, накрытые брезентом, напоминали заснувших великанов. На верстаках толстым слоем лежала пыль. За три дня простоя никто здесь не работал.

— А, явился! — раздался хриплый голос Звяги. Он вышел из темного угла, опираясь на трость. Следом появились еще несколько активистов. — Думал, в Москве заступников нашел?

Его маленькие глазки победно блестели. На лацкане потертой кожанки гордо алел партийный значок.

— Прекращайте этот цирк, Прокоп Силантьевич, — я достал из портфеля бумагу. — Вот распоряжение о возобновлении работ.

— Не имеет силы! — отрезал Звяга. — Есть решение партячейки! Комиссия выявила серьезные нарушения!

Он заковылял ближе, размахивая какой-то папкой:

— Вот, полюбуйтесь — перерасход материалов, сомнительные эксперименты, нарушение техники безопасности…

В этот момент в цех вбежал запыхавшийся секретарь:

— Прокоп Силантьевич! Срочный звонок из Москвы! Товарищ Каганович!