Станция Переделкино: поверх заборов
Шрифт:
Сами же Вайнеры мне всегда нравились.
Да они и почти всех к себе располагали большей откровенностью выражения себя в жизни, чем в книгах.
Тогда, на банкете, Поженян, восхищаясь романом “Эра милосердия” (по которому снят был знаменитый фильм “Место встречи изменить нельзя”, а о героях сочинена песня “Глеб Жеглов и Володя Шарапов”), сказал, что “здесь такая жажда справедливости…”.
У выдуманных героев (тех же Жеглова и Шарапова) подобная жажда по-разному, но была.
Но умные реалисты, знатоки жизни у себя в стране Жора и Аркадий такую жажду вряд ли испытывали.
В
Реплики из фильма Говорухина по роману Вайнеров заучивали наизусть — и наиболее цитируемой стала фраза, произнесенная Высоцким в роли Жеглова: “Вор должен сидеть в тюрьме”.
У нас, где воровство все более становится “делом чести, делом славы, делом доблести и геройства” (привожу буквально сказанное товарищем Сталиным про труд, хотя рабский труд, на котором и держалась в основном советская экономика, тем и уникален, что мог обходиться без поощрения, но в отдельных пропагандистских акциях — вроде стахановского движения — поощрительными эпитетами все же подзаряжался), — у нас, где есть угроза, что разворуют вообще все, ничего и не остается, как тешить себя сочиненной Вайнерами фразой о неотвратимости наказания за воровство.
Ну как тут не вспомнить довоенный рассказ Зощенко.
Михаил Михайлович, рассуждая о финском опыте отрубать за воровство руку, все же предостерегал о внедрении подобного опыта в наш общественный быт: количество одноруких будет зашкаливать.
Я знал обоих Вайнеров задолго до их писательской известности (и вообще литературной деятельности) — и мне всегда хотелось понять, как выглядели они в глазах писателей постарше, с которыми я при знакомстве никогда не становился на равную ногу, всегда оставаясь для них чьим-то сыном, самостоятельные соображения которого интереса не представляют.
В дневнике нашего соседа по Аэропорту, знаменитого сценариста Анатолия Гребнева, — мы жили не только в соседних домах, но и в соседних мирах, о которых я узнаю теперь из его записей, — время от времени возникают братья Вайнеры (“наши милые толстые братья”).
Сценарист соприкасался с ними чаще в переделкинском ДТ, чем на Аэропорте, где с конца семидесятых годов жил Жора.
Из записей Анатолия Борисовича у меня сложилось впечатление, что братьям, бывшим заметно моложе Гребнева, нравилось демонстрировать старшему товарищу свое превосходство и в знании подробностей, и в понимании сути советской жизни.
Не всегда знавшего то, что знали Вайнеры, Гребнева жизнь интересовала глубже, чем моих приятелей. Почему и вел он с такой регулярностью дневники.
Гребнева, конечно, задевало, что Вайнеры считают его прекраснодушным идеалистом, воспринимающим советскую реальность с наивностью укрощенного ею интеллигента.
Однако и он видит Аркадия и Жору, в свою очередь, интеллигентами (меньшей концентрации разлива), которые на все махнули рукой ради жизни, “которая [хотел бы напомнить им сосед по Аэропорту] проходит”.
Не знаю, держал ли в уме Гребнев ставшую знаменитой в устах Высоцкого фразу, когда записывал свой разговор с Жорой, который пожаловался на приметы в киновзяточничестве. Выслушав Жору, Анатолий Борисович резюмировал: сажал
“Что ты, Толя, — возразил Вайнер, — ни в коем случае! Пусть лучше грабят, но не убивают! Когда тебя ограбили, но не убили, ты же благодаришь Бога? Пусть грабят, только пусть дадут жить”.
Легко понять интервьюера из газеты, предположившего, что действующими лицами автобиографической прозы знаменитого писателя станут люди такого же ранга, дружбой с которыми наверняка жизнь Георгия Александровича изобиловала.
Жора, однако, ответил, что донельзя устал от мемуаров, где самым главным бывает доложить (а то и перечислить), какое количество известных всему народу людей повстречалось автору на выпавшем ему веку.
Сам же Георгий вдруг понял, что для него наиболее любопытным и памятным становилось, наоборот, знакомство с людьми незнаменитыми, а встречи со знаменитостями всего чаще оборачивались курьезом или глупостью.
Удивленному интервьюеру Георгий Вайнер заявил, что героями нового романа станут его друзья Миша Ардов, Саша Нилин, Саша Авдеенко, Андрей Кучаев — он давно хочет их изобразить.
В своем романе “Петля и камень в зеленой траве…” про убийц Михоэлса братья Вайнеры придали (без личных наблюдений Жоры за Андреем здесь не обошлось) герою-литератору черты Кучаева и приметы его биографии: красивый блондин, любим женщинами, сильно зашибает, публикуется на шестнадцатой (юмористической) полосе “Литературной газеты”.
Мой друг Боря Ардов сказал мне незадолго до смерти: ты должен написать книгу про всех нас.
Какую бы книгу написал про всех нас я, приблизительно себе представляю.
А вот какую собирался Жора, будем гадать. Чем не детектив?
Мы не узнаем мыслей младшего из Вайнеров про всех нас (вернее, тех из нас, кого он перечислил).
Миша Ардов спрашивал вдову Георгия, не осталось ли каких-нибудь страничек, с объявленным в газете замыслом связанных? Нет, не оказалось ни строки, нам посвященной.
В один из Мишиных приездов в Америку он удивился, с какой увлеченностью занимается Жора газетой — тот стал главным редактором “Нового русского слова” (прежде Вайнер несколько лет руководил отделением этого издания в Москве), — и на вопрос старого друга, не отрывает ли газета от литературных занятий, ответил, что литературные занятия ему наскучили.
Был ли он до конца откровенен? Не уверен.
Откровенным до конца, как и большинство из нас, Жора не бывал никогда.
Но тому, что газетой он занимался с увлечением, я бывал свидетелем, когда заходил к нему в офис московского отделения “Нового русского слова”.
Жоре нравилось, когда проводил я параллель с его судьбой рассказом о еврее, эмигрировавшем в Америку — и там, в Америке, поначалу рассчитывающем стать кантором в синагоге.