Старая немецкая сказка, или Игра в войну (сборник)
Шрифт:
– А вы тут при чем? У него свои родители есть! – разозлилась она. Видно, надеялась сорвать с моих побольше.
Но тут и все поддержали:
– Отдай кемель!.. Заплачено же… Ишь красномордая!
Она только головой вертела, не зная, на кого огрызаться.
– На! – не выдержала и швырнула мою кепку на землю.
Мильтон молча посмотрел на нее, поднял, отряхнул о колено, подошел ко мне и надел.
– С-спасибо…
Он не уходит. И я стою. Огляделся я по сторонам: Степанчикова вроде нет нигде. Но все-таки…
– Вам в какую сторону?
– Мне туда, – показал он.
– И мне!
– Давай. – Странно глянул на меня.
И мы пошли.
У разрушенного музыкального театра я обернулся. Так и есть. Компашка Степанчикова, среди них и тот, что пирожками «угощал», следовала чуть поодаль.
Мильтон, верно, что-то понял.
– Давай я тебя до дома провожу, – по-свойски предложил.
Я подумал: нет ли подвоха? Проводит – и к родителям. Так, мол, и так. И мне кранты.
– Ну, как хочешь.
– Хочу, – схватил я его за рукав.
Он даже не усмехнулся. Это совсем расположило меня к нему. Мы шли и болтали.
– Учишься как?
Все взрослые про одно и то же.
– Хорошо.
– А отец кто?
– Военный. Капитан! – похвастался я.
– С
– Не, правда, капитан.
– Братья есть?
– Если бы…
– Плохо. Тебе бы брата – старшего, а?
Я промолчал.
– А у меня трое братьев. И все – старшие.
– Во! И все в милиции?
– Да нет. Шоферят.
– Все-все?
– Все, кроме меня… Слышь, а ты сколько классов кончил?
– Уже пять, – похвастался я.
– А я всего пять… – просопел он.
– Ну ладно, обманываете.
– Зачем?.. Не успел, – просто ответил он. – У меня самого сын скоро в первый пойдет.
Я позавидовал его сыну.
– Чего вы в милицию пошли? – не сразу спросил я.
– А кто б тебе тогда твой фургон возвернул? – не обиделся он.
– Да это я так…
Я шел и мечтал. Эх, если б он обернулся, показал компашке кулак и крикнул: «Кто его тронет, будет иметь дело со мной!»
Но он не догадался, а я не попросил. У самого дома мы расстались. Он повернул назад, и компашка враз исчезла.
Больше мне такой милиционер ни разу в жизни не попадался.
В тот день отец был свободный, он затеял генеральную уборку в сарае и взял меня в подручные. Он решил освободить место для будущих клеток с кроликами. Я, мол, буду им повсюду травку рвать, а он, так и быть, забивать их по мере роста. Разделение труда.
– Ты ведь любишь кроликов? – говорил он.
– Только живых, – отвечал я.
– Э, врешь, сынок.
– Не вру. – И объявил забастовку: – Не буду ничего делать. Я их, значит, буду растить, а ты – убивать?
– Жить-то надо, – сердито сказал он.
– Нам что, не хватает? Или мы голодаем?
– Уж, во всяком случае, не по твоей милости, – обиделся он.
– Если б у нас разрешался детский труд… – гордо начал я.
– Знаю, знаю, – отмахнулся он, – ты б работал академиком! Давно хотел я с тобой поговорить откровенно. Как мужчина с мужчиной.
– Тогда скажи честно, – перехватил я вожжи, – ты что, так уж боишься своего Степанчикова?
Запрещенный прием, и я это знал.
– По-моему, ты боишься Степанчикова, – постарался свести он на шутку, – только не моего, а своего.
– Могу честно ответить… Честно – боюсь. А теперь ты ответишь?
– Понимаешь… – И он умолк.
– Значит… Значит, мы с тобой квиты. Но у меня-то хоть уважительная причина.
– Интересно какая.
– Я твой сын…
Не вышло у нас мужского разговора. Мужчин – не было.
И вот к чему все это привело. Ну, все-все, о чем я с самого начала рассказывал.
Мы с Колькой не иначе как на другой же день встретились. В детстве без друзей-приятелей дня не проживешь, не то что сейчас. Лучше или хуже становимся мы с годами? Приличные люди – явно хуже, плохие – внешне воспитанней. А!..
Колька все оправдывался, что рванул тогда когти с рынка. Если б, посуди, не удрал, продавщица и с него б кепку сорвала, как с грядки. Не один, а двое подзалетели бы – чего ж хорошего!
Действительно.
Мы сидели на скамейке у входа в Кольцовский сквер и решали, куда пойти: в цирк шапито пролезть или, как всегда, на реку сгонять. И тут перед нами возник Соколов. Один. Без никого. Искал ли он меня, караулил или случайно нарвался – не знаю. Скорее, случайно, летом все на улице: кого угодно неизвестно где встретишь.
– А ну, хромай отсюда, – угрожающе сказал он Кольке.
И Колька послушно похромал. Ведь не слабак – куда крепче меня. А кореша своего мигом бросил. Завтра опять скажет: ну, вдвоем подзалетели бы – чего ж хорошего!.. В одиночку он, может быть, и не сладил бы с Соколовым, но вдвоем мы бы ему не уступили. Да и не стал бы Соколов один связываться с двумя. Вот и взял Кольку на понт. Если б тот не ушел, Соколов побазарил бы для приличия и убрался восвояси. А собственно, чего обижаться на приятеля? Разве я сам не такой? Не уходил в кусты, когда кто-нибудь над Кривым измывался? Мы с ним тоже могли бы не раз за себя постоять, но…
Я думал: сейчас Соколов для начала как врежет! И уже руки наготове держал: не отбиваться, нет, – лицо закрыть.
А он деловито:
– Хиляем быстрей. Юрка на Вогрэсовском мосту ждет.
Я еще медлил, ища какой-нибудь лазейки отвертеться.
– Ну? Ну? – Приближался трамвай, Соколов подтолкнул меня, мы рванули и вскочили на подножку.
– А этот хмырь откуда? – спросил он лениво, без всякой угрозы.
– Колька? Из моей бывшей школы.
– Слышь, а ты тогда менту на нас ничего не наклепал? – как бы равнодушно сказал Соколов.
– Не стукач, – обиделся я.
– Я Юрке то ж самое сказал! Толян, говорю, не из тех. Понимает, когда разыгрывают. Нет, как она тебе пасть раскрыла: мои кро-о-шки! – захохотал он.
И мне теперь тоже стало смешно. Мы ехали и хохотали. Но все-таки было не по себе. Я на всякий случай посвистал своим жучатам и дал им обычный наказ…
– А о чем вы с ментом всю дорогу толковали?
Вон оно что! Я ему мигом подкинул наживочку:
– Так он же друг отца.
– …Твоего?
– Твоего, – усмехнулся я.
– Да-да-да. А я-то гляжу, чего он такой добрый! Трешник выложил, кепочку отряхнул. Теперь понятно, – озадачился Соколов. Он и не представлял себе, что можно сделать что-нибудь доброе просто так, задаром.
– А чего ж он к вам домой не зашел? – все-таки грызло его сомнение. Уж очень ему не хотелось, чтоб у меня был знакомый милиционер.
– Отец который день дежурит, – на мякине меня не проведешь.
Соколов недолго огорчался, он привык из всего извлекать пользу.
– Свой мент – это хорошо, – в конце концов изрек он. – Если вот заметут, ты пойдешь и попросишь: друг у меня, Леха, с первого класса дружим – запомни, с первого! – наговорили на него.
– Кто – наговорил? – прикинулся я.
– Ты что, придурок?! – привычно рассвирепел он. Но тут же тон изменил, с приятелем милиционера нужно говорить по-другому. – Мало ли кто… Это я тебе на всякий случай, если гореть буду.
– А-а, – понимающе протянул я. – Значит, после того, как тебя вдруг посадят?
– Тьфу ты… Не после, а до!! – проревел он. – До того!
Тут нас втащил с подножки кондуктор, и Соколов даже заплатил за меня, будущего избавителя, тридцать копеек.
Я вот вспоминаю его и все думаю, что с ним сталось. Или сидит, или временно на свободе. Ему на роду было написано. А может, тихо спился, глядя на своих деток – дебилов… А
Так на чем я остановился?..
Перед рекой мы сошли. Тогда мост напротив Вогрэса понтонный был и трамваи на ту сторону не ходили. На ржавых понтонах обычно сидели рыболовы, ловили донками густеру.
На мосту я увидел Степанчикова. С ним было несколько пацанов. Не думаю, что он посылал специально за мной. Просто Соколов хотел выслужиться и притащил меня сюда – пред светлые очи.
Леха начал что-то шептать Юруне на ухо, поглядывая на меня. Догадываюсь, о чем речь. Не иначе о моем милиционере. Хотя что Степанчикову какой-то рядовой милиционер, когда у него у самого отец – фигура! Но и связываться со мной, понятное дело, теперь не захочет, надеюсь. К чему зря нарываться? Отец – это крайний случай, разменивать его на мелочи глупо.
– Здорово, – подошел ко мне Степанчиков. – Нигде не видно. Чего скрываешься?
Можно подумать, я скрываюсь не по его милости. Спасибо моим собачкам, опять пронесло!
– Болел…
– А теперь?
– Как видишь.
– Выздоровел?
– Вроде…
– Тогда ништяк!
– Прыгаете? – спросил я с завистью.
Ребята собирались здесь неспроста. У нас была та игра! Когда показывался буксир или баржа, заранее начиналась разводка средней части моста. И тогда мы прыгали с одной половины на другую – как через пропасть. Чем больше расстояние взял, тем почетней. Нужно еще и учитывать, что разводные понтоны не стоят на месте, – прыгай с запасом. Соревнование – блеск. Ну, в крайнем случае рухнешь в воду, заодно искупнешься.
– Будешь? – снизошел Степанчиков.
– Ясно, буду, – и я быстро разделся.
Как раз на фарватере за бакеном, пыхтя, появился буксир, требуя гудком дороги.
Движение перекрыли, последние машины покинули настил, заворчали лебедки, все задрожало, и средние понтоны медленно стали расходиться в стороны… Совсем мальцы уже перепрыгивали с визгом, наша бражка их разогнала, очистив себе разгон. Обычно мы прыгали сразу по двое, по трое, больше нельзя, мост узковат: машины ходили в ту и другую сторону попеременно, выстраиваясь по берегам. Потрясающее это чувство – пролетать над все растущей внизу полосой воды, а затем чуть не вспахивать носом доски на другой половине моста. На нас и орали, и канат по краю натягивали. Нo мы ж не безрукие, долго ль те канаты скинуть. Иногда и драки вспыхивали меж разных компаний за право первенства. Однако старались не связываться, иначе и тех и других – разгонят. Целый день мы на мосту провели, время летело незаметно. Жутко подумать, полвека уже отмахнул, а никак не привыкну к тому, что лето быстро уходит. Ждешь будто манны небесной, только наступит – туда-сюда, – пролетело. Да и лето теперь какое-то пасмурное. Раньше, по-моему, всегда светило солнышко…
Напоследок, уж под вечер, прыгали мы втроем: я, Леха и Юрка. Соколов всех обогнал и удачно перемахнул первым. Вторым прыгнул я… Почти одновременно со мной – увидел краем глаза – пролетел Степанчиков. Я-то, не рассчитав, сразу упал в реку, а ему бы еще чуток – и на той стороне. Но ведь понтон не стоял на месте – Юрка и шарахнулся о край руками и грудью.
Меня сносил быстряк… Его тоже потащило, он захлебывался, выдергивал голову над водой, рот – как черная дырка. Никто к нему не кинулся. Ни верный ординарец Соколов, ни другие прихлебатели – никто. Я видел, как лебедочник метнул спасательный круг.
Круг шлепнулся, не долетев до Юрки.
Степанчиков точно бы утонул. Мало того что оглоушило – у него оказались сломанными два ребра. Кормить бы ему рыб на дне. Зачем я к нему рванулся? Так, инстинкт… Никто бы меня упрекнуть не посмел. Сами стояли разинув рты. И вообще, могло бы запросто быть два утопленника вместо одного, когда я его по-идиотски спасал. Помнил, конечно, что нужно хватать за волосы – теоретик, – а схватил за руку. Ну, он был поживучей Кривого, уже не дышал, зато вцепился в меня всеми щупальцами, не отдерешь.
Я забултыхался и, говорят, засвистел, заорал – дико!.. Соколов потом интересовался: какого это жука я перед смертью звал? Н-да… К нам несло круг, я вцепился в него так же намертво, как Юрка в меня. Повезло.
Ну, тут уж и лодку спустили, продержался, пока подошла…
– Теперь тебе медаль дадут! – завидовали мальчишки, когда я одевался, все никак не попадая ногой в штанину.
Меня трясло вдвойне. И от пережитого, и от того, что я тому гаду жизнь спас. Перестарались мои жучата, нашли кого пожалеть!..Анатолий умолк. Хоть мы и лежали в комнатке рыббазы одетыми, все равно было холодно. Весна – не топили. Я вспомнил про телогрейку в изголовье, привстал, надел ее и снова лег, окукливаясь солдатским одеялом. Черт с ней, низкой подушкой!
Молчание затянулось. Я неловко спросил:
– Это все?
– Почти, – буркнул он.
– А при чем тут утопленник? – И вдруг: – Погоди, ты же сегодня уплыл после зорьки… Ты что, потом видел этого шатурского жмурика? – Я даже приподнялся и сел. – Неужели тот самый Степанчиков?!
– Хорош тебе, – изумился Анатолий. – Прямо детектив какой-то. А Степанчиков, – продолжил он… – Степанчиков утонул месяцев через восемь – в феврале.
Город у нас на холмах стоит, зимой польют водой длиннющий раскат, плюхнешься на санки – и вниз, лишь ветер в ушах! Или на лыжах. Раздолье!
И вот двое мальцов на санках угодили прямо в запорошенную полынью. Их-то Степанчиков спас, а сам…
Он же, голову на отрез даю – уверен, полез только из-за того, чтоб снова возвыситься. Ах, раз его спасли – и кто! – так нате вам, двоих вытащу – подавитесь! Не упустил случая.
Но результат-то, результат! А почему? Если бы я не спас его, он бы уже ни-ко-го ни-ко-гда не спас. Добро даже через зло к добру тянется, что ли. А я еще укорял моих жучат… У каждого свой путь, не разберешь. От одной бабки я слышал: «Февраль – дорожки кривые». И впрямь такие по сугробам зигзаги, прямиком не пройти…Утром Анатолий уводил от меня взгляд. И, торопливо работая веслами, уплыл на озере подальше.
Видал я его потом мельком несколько раз: то на Истринском, то на Большой Волге. Лещ у него шел – крупный.
Это его жалостное «Жук-Жучок, и ты, черный Жук…» преследует меня до сих пор.1988 г.
Глаза
Учились тогда Витька и Юрка в разных пятых классах в мужской средней школе № 10 у реки. Рядом была Чижовка – самый уголовный район в городе В. Даже ветхие бабуси знали, что ребята там – одна шпана. В школе и познакомился Витька с Юркой. Витькина семья переехала в В. из маленького районного городка. После войны там не нашлось работы для матери, она была библиотекарем. А здесь, в областном, пусть даже сильно разрушенном городе повсюду висели объявления: «Требуются… Требуются…» И хотя библиотекари, судя по ним, не особо требовались, она вскоре устроилась в библиотеку Дома учителя.