Старины и сказки в записях О. Э. Озаровской
Шрифт:
— Ишь, говорит, кака невежа гуляет!
И поехал в сугон по етой ископыти. Едет день до вечеру — красна солнышка до з а кату — наежжат на бел-полотенен шатёр. И стоїт конь. Он и поставил своего сера коня к тому коню бело-ярову пшеницу зобать, — который которого перебьет.
Если егов конь перебьет, так и он того боhатыря осилит. А тот конь егова коня не допустил.
Заходит он в бел-полотенен шатёр, а там разметавши девица-боhатырица.
«Сонного бить, што мертвого»: и повалился с ей рядом.
Ета девица-боhатырица,
— Што-жа ты без докладу зашел да повалилсе?
— А што-жа тебе ето вредно так показалось? Если ето тебе вредно показалось, так разъедемсе на три прыска лошадиных.
Сели они на коней, заскакивали на три прыска лошадиных. Брали они палицы бу е вые, копия долгомерныя, сабельки вострыя — съежжалися по три раза, палицы бу е вые поломали, копья-сабельки пошшербали, — не могли вышибитьсе. Нечем стало їм на добрых конях распрыскиваться. Соскоцили они со добрых коней и хваталисе в охабоцьку. И возилисе трої сутоцьки. Царь Картауз выходивши из силоцьки, стала она коленкой на белы груди, стала растегивать латы бу е вые, хотела пороть груди белые, хотела смотреть ретиво серьц"e.
Царь Картауз и взмолился:
— Есь у меня трої детоцек — не растегнвай ты латы буевые, не скрывай белы груди, — сделай надо мной каку надметинку.
Не стала она растегивать латы буевые и сделала надметинку: выкопала глаза и положила за праву шшоку.
Посадила его на коня:
— Ну, вези своеhо овсяного снопа!
И ткнула коня под жопу.
Приехал царь Картауз домой. Увидали из окна косявсято-го еhо дети Федор да Василей, побежали на стрету:
— Здраствуй, родный папенька, чеhо ты делал, чеhо ты гулял, здорово ты ездил, здорово видал?
И увидали ети дети, што у его глаза выкопаны. И царь Картауз рассказал їм про девицу-боhатырицу.
И ети дети Федор да Василей сицяс выбирали сибе добрых коней, брали востры сабли, копья долгомерны и поехали всугон за девицей, за боhатырицей. И три hода им воротяты не было.
Приходил тут к отцу младший сын Иван-дурацек, стал просить блаословления ехать по цисто поле:
— Дай-ко мне блаословленьице с буйной головы до резвых ног ехать во цисто поле поискать етой девицы-боhатырицы, да не наеду-ли моїх бр а телков.
— Ой, дитя, да ты ешьчо глупешенько, да ты малешенько. Братья твої уехали, да вот три года їм воротяты нет…
А Иван не оступаїтце:
— Блаословишь — поеду, и не блаословишь — поеду!
— Ну, дай я тебя оммеряю руками.
Оммерил его: Иванушка не тонок, не толст — два аршина толшины.
— Ну, по своему корпусу можешь ехать!
Блаословил его с буйной головы до резвых ног.
Взял востру сабельку, копье долгомерное и выбрал коня по плецю.
Конь заскакивал через стены городовые, запрыгивал через реки текуцие, выехал он, как-бы на почтовую дорогу. Едет он день до вечера, красна солнышка до з а ката,
И вот наехал он: стоїт дом под золотом.
Он колонулса во кольцо. Вышла к ему красавица.
— Што ты, бестия, на пустом месте? Занимается на станции!
Она стала вестей спрашивать.
— Ты у меня поспрашивай! Я — от тебя! Раньше покорми, напої, спать повали, потом вестей спрашивай!
Она напоїла, накормила его, повела во спаленку. Там кроватка вся на пружинках.
— Вались к стенки!
Он был целовек смекалистой.
— Нет, ты вались!
Толконул ее, она с кроватки прогрязла.
Там шум, гам: она улетела в глубокую яму, и там разорвали ее на мелки куски.
Он над ямой наклонилсе, скрыцял:
— Хто там?
— Довольно нас: тридцать три молодця привезёны!
— А нет-ли здесь моїх брателков, царя Картауза сыновей?
— Есь, есь!
— О, вояки! Добро воевали — в каку ловушку попали! Как я вас буду теперь выручать?
— Вырежь у коровы ремень, на конце сделай мор (?).
Он взял ето в ум: хлоп кулаком — корова повернулась (тут корова была на станции), снял кожу, скружил кожу в ординарный ремень, кроватку сметал проць, ремень спустил.
— Хватил-ли?
— Хватил, хватил!
— Заберет-ли нет у вас силы по ремню лезть?
— Да мы выветрены, не порато питаемся.
Ну, он стал їх по одному таскать и таскать, всех выволочил. Корову сварили.
— Порато не обжоривайтесь.
Ну, ету корову съевши, дом сожгли, всяк себе скрыцял добра коня. Иван-царевич братьев отправил домой отдыхать, а сам поехал дальше. Ехал близко-ли, далеко-ли, низко-ли, высоко-ли, видит стоит избушка.
— Избушка поворотне к лесу шарами, ко мне воротами.
Избушка поворотилась. Он взошел на крыльц"e, поколотился в кольц"e, — вышла к ему распрестарая старая старуха.
— Вот бестия на пустом месте: какие старухи на станциях служат!
Старуха его напоїла, накормила, стала вестей спрашивать.
— Куда путь держишь?
Он сказал.
— Ну, ложись спать, утро вечера мудренея.
Поутру Иван-царевич говорит:
— Бабушка, предоставиь свою буйну голову к моїм могутным плецям, направь меня на ум-разум.
— Много молодцев проежживало, да не столь много вежливо говаривало! Возьми, дитятко, моего худ а коня, оставь мне своего добр а коня. На обратном пути пригодитсе, а теперь довезет тебя конь до моей сестры.
Он сел на ее худа коня: перчатку обронил, говорит коню:
— Стой! Перчатку обронил!
А конь отвечает:
— В кою пору ты говорил, я уж двести верст проскакал.
Как сказал, так и делом: доскакали, — стоїт избушка.