Старины и сказки в записях О. Э. Озаровской
Шрифт:
Загледели глаза по старому.
Царь Картауз возрадовавшись любимому сыну.
— Чеhо ты, дитятко, желаешь? Не желаешь-ли на царьсво сесть?
— Желаю пить, шуметь по кабакам, по трактирам. Запьюсь, загуляюсь и штоб денег с меня не брать.
Вот царь спустил его пить и гулять. А в то время три корабля военных без всякого докладу зашли и на пристань трое сукна разостлали: желто, голубо и сине.
Царь поутру из косявшата окошечка смотрит:
— Што за невежа случиласе, военного положения не открывает.
Вот
Ети отроки говорят:
— Маменька, не ето-ли наш папенька?
— Нет.
Василей на корапь зашел, ему вичьем жопу так нахлопали.
Федор пришел.
— Маменька, не етот-ли наш папенька?
— Нет, не тот, да и не та поступь.
Етого тоже отречькали:
— Ступай, овсяной сноп! Доброй ты боh а тырь, не пошто тебе и ходить, не до тоhо дела касатьсе.
Царь Картауз говорит:
— Ну, надо найти Ивана-дурака. Пускай сделает розыск, он ето дело расположит.
Розыскали Ивана в кабаке, поднесли ему чару в полведра: «так и так, кака-то невежа стоїт на пристани, военного положения не открывает, не знаем, што и делать?»
Иван принимавши чару единой рукой, выпивавши единым духом легохонько. Поднесли ему втору чару и третью. У него резвы ножки да затопталисе, черны глазыньки помутилисе, серце раскипело, на пристань побежал, все сукна вырвал и разметал.
— Желаете воєнно положенье открывать?!
Она улешшивать, уговаривать:
— Не слышим твоей речи, заходи на корабь побеседовать.
Он зашол, там разненьких наливок, летёры и ромы направили на него. И поддали к тому-же сонных капель.
Он з а спал, а она удиравши по синю морю к своему месту.
Поутру Иван-царевич расширил свої глазочьки:
— Ой, пропала моя головушка!
— Не пропала, а в те руки попала, што отхлопали… Чюхарь говорил «пропал, пропал», как в сило попал; ты два отрока засеял, їм бесчесно без отця. Приедем по тихой п о ветери, примем закон божий, я тебе буду повинна и починна.
И покатилась ко венчанью.
Пирком-челком да и за свадебкой.
После ефтой бытности был у їх три года пир, я там был, три года в гнезде жил. Вино по усам лилось, мне-ка в рот не попало. Не осудите, господа!
Сказка кончилась, и Скоморох привязался:
— Тебя просили нашшот матери, а ты про Ивана-Запецельника. Где жа тут мать?
— А боhатырша? Она могла Ивана, как червяка раздавить, а однако-жа смирена сделалась, из-за отроков. Отца їм доспела. Нет, не говори. Очень даже хорош а мать. С а ма правильна.
— Конешно, конешно, — отозвалась Московка, — а што ты тако вяжешь? В
— А нёвод.
— Какой-же нёвод? Живо так вяжешь и маленькое што-то.
— Гледи. Вот крылья будут, вот рымпалы, а вот я уж начал матицу вывязывать. Ето внучкам. Пусть в полої тешатся. У нас как вода падёт, все полої остаютсе. Пусть їм на потеху.
Мир был заключен. И Московка перевела глаза на Печорца.
— Федосей Павлиныч, што же вы-то ничего не скажете?
— Сей минутой готов! Да только сказка моя очень даже обыкновенна. Ведь уж слыхали не раз…
— Все равно.
И Печорец завел любимейшую на Севере сказку.
37. Безручка
Мать помирала, двоїх детоцек оставляла: мальцика и девушку; детям наказывала, штоб жили советно и штоб брат сестры всегда слушалсе. Дети выросли хороши, жили советно. Брат стал торговать. И торговля пошла на эту девушку… дак не говори! Брат женился, а его жонка завидела эту золовку: брат в лавку пойдет, спроситсе у сестры, из лавки придет здоровается. Это жены любо-ле? Вот она подколола быка, а мужу насказала:
— Вот сестра твоя одичяла: быка подколола! Пошто ты ей дёржиш?
А муж рассмехнулся:
— Вместе наживали, вместе и проживаем.
И все так же: в лавку куда-ле уйдет, — сестры спросится; придет — с ей здороватсе.
Жонка опеть зарезала коня любимого и опеть мужу:
— Твою сестру гнать надо. Совсем дика! Твоего любимого коня зарезала!
Ему коня жалко и сестры жалко. Смолчял.
Тут жена родила ему, и дит"e не пожалела: взела в зыбке младеня подколола, а мужу говорит:
— Доколе будем дику дёржать? Ведь совсем дика сестра твоя! Ей убить надо: младеня твоего подколола.
Тут уж его живот. Не стерпел и говорит сестры:
— Скинавай цветно платьё, надевай цёрно платьё!
Взял топор, колодку и повез сестру в лес. Она змолилась:
— Бр а телко! Не убивай меня! Отсеки у меня руки по локот!
Брат убивать не стал, отсек ей руки и бросил в лесу.
Не осподь знает сколько врем"e прошло; ходит она —
Низко-ле, высоко-ле, Близко-ле, далеко-ле, Солнцем пекёт, Дожжем секёт,и вдруг царска охота набежала и остановилась: ей не задевает, и царевич наехал. Она из-за кусья крыцит:
— Не подходи! Я — девица, вся обремкалась, чуть не наг а . Да и рук нету!
Царевич свой сертук скинул, ей приокутал. Глянул — она красавица. Краше нету. Говорит отцу:
— Батюшко, возьмем эту Безручку. За незаправду она казненна, за напраслину!