Старлинг Хаус
Шрифт:
Я неуверенно похлопываю по диванной подушке.
— Мы все исправим. Не волнуйся. — Наверное, это совпадение, что сквозняк треплет занавески.
За следующим углом — кухня: грязная плитка с отпечатками ног, размазанными между раковиной и холодильником, ржавая плита, микроволновка эпохи палеолита, настроенная на неправильное время. Обещанные средства для уборки состоят из полусгнившей швабры, прогрызенной в мышином гнезде, и коробки с баллончиками, которые расплавились в единый чернобыльский сгусток, так что в итоге я рву занавеску на тряпки и наполняю ведро у раковины. В кране что-то щелкает, но вода течет чистая. У Старлингов, должно быть, есть колодец
Я возвращаюсь в почти уютную гостиную и провожу тряпкой по плинтусу. Через два взмаха вода для мытья становится черной и мутной, на поверхности покачиваются крылышки мух и жучки-таблетки. Я выливаю ее и делаю все снова, и снова, и снова. Часы проходят в ритме: мытье, отжим, слив, наполнение, шипение крана и мокрый шлепок тряпки. У меня болят колени. Руки розовеют; порез на левой ладони снова открылся. Кровь впитывается в доски пола, прежде чем я успеваю ее вытереть.
Я оттираю дрожащее стекло оконных стекол, обои, полы; слегка протираю тряпкой портреты, обнаруживая дюжину несовпадающих лиц.
Ни одна из картин не помечена и не подписана.28 Никто не имеет даже легкого семейного сходства, но они все равно кажутся мне частями одного и того же набора. Эта глубина их взглядов, ощущение, что каждый из них прервал выполнение деликатной и важной задачи. На всех портретах — обнаженный серебряный меч, который они держат ровно на коленях или висит на стене позади них, не изменившись с течением времени.
На самом старом из них изображена призрачная темноглазая женщина викторианской эпохи, которая, должно быть, сама Элеонора Старлинг, гораздо старше, чем на ее фотографии на странице в Вики. Здесь есть молодой человек со странными белыми пятнами на коже, похожий на человека из бязи; неулыбчивая пара сестер с длинными черными волосами и полосатыми одеялами на плечах; чернокожий подросток в шляпе-дерби времен депрессии; две женщины, обнимающие друг друга за талию; целая семья в хрустящих нарядах пятидесятых. На самом новом портрете изображена белая пара: широкоплечая женщина со знакомой припухлостью на лице, как будто она родилась с вдвое большим объемом скул, и грузный мужчина с приветливой улыбкой.
Есть что-то жуткое в этих картинах, в том, как лица мертвых расположены на стене, словно таксидермия29, музейная экспозиция людей, которые не могли безопасно ходить по улицам Идена. Интересно, как они оказались здесь; интересно, как они умерли.
Я чувствую на себе их взгляды, пока работаю.
К тому времени, когда я делаю паузу, чтобы размять позвоночник и съесть слегка раздавленный Поп Тарт, солнце уже опустилось. У меня замирает сердце: меньше половины комнаты можно назвать чистой, и то только в том случае, если у кого-то очень щедрое определение слова «чистота». Стоя в длинных тенях и покачивая правой рукой на больном плече, я понимаю, что мне все-таки не дали работу: мне дали невыполнимое задание, из тех, что король может поставить перед нежеланным женихом своей дочери или бог — перед грешной душой. Чтобы сделать это место пригодным для жизни, потребовались бы целые флоты профессионалов, несколько промышленных мусорных контейнеров и, возможно, экзорцист, а я всего лишь девушка, которая убирает пару дешевых номеров в мотеле во время праздников, когда Глория и ее мама улетают обратно в Мичоакан, а Бев нужна помощь.
Я должна уволиться. Я должна умолять Фрэнка о дополнительных сменах. Но я не могу платить
Я пишу Джасперу — сегодня он работает допоздна, я спрятала последнего цыпленка табака в коробке из-под тампонов под раковиной — и снова выжимаю тряпку. Дом вздыхает вокруг меня.
Перед самыми сумерками Артур обнаруживает, что стоит один в любимой комнате своей матери.
Он не собирался там находиться: вышел из библиотеки, направляясь в ванную на третьем этаже, а оказался на первом, уставившись на покосившийся диван, который мать заказала по каталогу. Она не была человеком, позволяющим себе много поблажек, но иногда после тяжелой ночи она садилась на этот диван и ждала рассвета, чтобы разогнать туман. Артур знал, что ее нельзя назвать красивой женщиной, но в такие утра — золотистое, изможденное битвой лицо в лучах восходящего солнца, окровавленные костяшки пальцев на рукояти меча Старлинг — она была где-то за гранью красоты, склоняясь к мифичности.
Артур почти десятилетие простоял в этой комнате.
Теперь она сияет свежестью и яркостью, как будто все эти годы были вычищены из нее. Как будто его мать в любой момент может выйти из-за угла, улыбаясь своей солдатской улыбкой, а отец — позвать с кухни. Артур делает шаг назад, и глаза бывших Смотрителей словно следуют за ним из своих рамок, оценивая его, находя его нужным.
Позади него скрипит пол, и Артур вздрагивает, упираясь одной рукой в бедро.
В дверях стоит Опал и смотрит на него. Ее толстовка засунута под одну руку, а футболка измазана грязью. На левой ладони она повязала обрывок чего-то, похожего на кухонную занавеску, а на висках у нее вьются темные, как кровь, волосы.
Опал переводит взгляд на его руку, сложенную у бедра, потом в сторону. Она кивает на заходящее солнце.
— Я ухожу.
Он небрежно убирает руку в карман и переходит на резкий тон.
— И что ты думаешь о своем первом дне?
Она кривит губы, мелькают кривые зубы.
— Думаю, я спрошу Мистера Аугеаса, не нужно ли ему почистить конюшни. После этого места это будет проще простого.
Артур несколько раз моргает на нее. Он не знает, что сказать, и поэтому неловко говорит:
— Произносится как Ав-ге-ус.
Ее улыбка становится жесткой и фальшивой.
— О! Мои извинения. Должно быть, я выбыла из игры до того, как мы перешли к древнегреческому. — Она поправляет толстовку под мышкой. Она издает приглушенный лязгающий звук.
— Я не имела в виду… просто мифология — это что-то вроде… — призвание, обязанность, одержимость —…хобби. В моей семье. — Артур обнаруживает, что не может смотреть на нее. Он достает тяжелый конверт и слепо протягивает его ей. — Твое жалованье.
Опал складывает конверт в задний карман и протягивает руку за добавкой.
— Мне понадобятся деньги на средства. — Ее голос сиропно-сладкий.
— Значит, ты возвращаешься. Завтра. — Артур старается не выдать ни радости, ни сожаления, но в итоге получается скучно.
— Да.
Он кладет двадцатку в ее протянутую руку. Рука не двигается. Он добавляет еще одну двадцатку.
Деньги исчезают в другом кармане, и Опал, отвернувшись, дарит ему улыбку-нож.
— Вот что значит бездомные. — Ее голос доносится до него через плечо. — Мы не уходим.