Старлинг Хаус

Харроу Аликс Е.

ВОСЕМЬ

К середине марта воробьи купаются в рытвинах , а нарциссы осторожно проглядывают сквозь матовую листву. Еще холодно, но мир пахнет грязью и бодрствованием, и я вдохновлена тем, чтобы вытащить ковры и диванные подушки на улицу для проветривания. Я прислоняю их к самому большому и старому платану и бью по ним своей новой метлой, пока пыль не затуманивает лес, а пот, несмотря на прохладу, не щиплет мне кожу.

Я

оставляю подушки проветриваться и возвращаюсь по ступенькам, отбрасывая в сторону листья и свернувшиеся клубки. Только когда я нащупываю ручку двери, я понимаю, что она заперта за мной.

Я несколько раз стучу в дверь, раздраженная и смущенная, очень жалею, что на мне не моя толстовка с капюшоном, а просто заляпанная отбеливателем футболка для изучения Библии. Ветер просовывает ледяные пальцы сквозь дыры в воротнике. Я снова стучу.

Через некоторое время, когда становится ясно, что Артур не придет — то ли потому, что не слышит меня, то ли потому, что он придурок, — я начинаю раздражаться. Боже, как я ненавижу холод. Он заставляет меня думать о том, что река сомкнется над моей головой, звезды исчезнут, мир закончится. Я не плавала уже одиннадцать лет.⁴³

Классическое посттравматическое стрессовое расстройство, назвал его Мистер Коул, как будто это хоть как-то помогает.

Я топаю к дому и ругаюсь. Пробую ключ от ворот в замке, но он не поворачивается. Я напоминаю дому хриплым голосом о всей той тяжелой работе, которую я проделала ради него, чувствуя себя глупо, что разговариваю с домом, но не настолько глупо, чтобы остановиться. У меня стучат челюсти, как будто зубы хотят разболтаться, а от ветра я покрываюсь липким потом. Дверь по-прежнему безмятежно закрыта.

Я сгибаю левую руку. Порез уже почти зажил, и распарывать его обратно кажется позором, поэтому я прикусываю нижнюю губу, пока не почувствую вкус соли и мяса. Кончики пальцев краснеют.

Я уже собираюсь размазать собственную кровь по замку, как какой-то древний культист, благословляющий домашнее хозяйство, когда слышу позади себя стук сапог. Бросив метлу, я оборачиваюсь и вижу Артура Старлинга, который проявляет свою особую привычку появляться, когда я делаю что-то особенно постыдное.

На нем длинное темное пальто из тех, что я видела только в шпионских фильмах и на обложках популярных таинственных романов, волосы в беспорядке убраны под высокий воротник, лицо раскраснелось от свежего воздуха. Он смотрит на меня так, как я смотрю на адскую кошку, когда она впивается когтями в экран, словно не может понять, как ему досталось такое жалкое и несчастное существо.

Он вздыхает.

— Пожалуйста, перестань лить кровь на мой дом.

Я обиженно поджимаю губы.

— Откуда ты взялся?

— Хожу по стенам.

Я оглядываюсь вокруг него на зимний лес, тенистый и пустой, за исключением

белых костей платанов, и напоминаю себе, что этот мальчик и его жуткое дерьмо — не моя проблема.

— Конечно.

— Тебе холодно, — замечает он. Он издевается надо мной, стоя в своем богатом детском пальто, его плечи надежны и квадратны на фоне зимнего света, в то время как я дрожу в своей старой футболке, вспоминая то, что предпочла бы забыть, и мне внезапно, основательно, абсолютно все надоело.

— Ни хрена себе… — Я использую свой настоящий голос, а не щебетание кассирши. Его глаза благодарно расширяются. — Видишь ли, когда ты оказываешься запертым на улице в доме с привидениями в середине марта, и никого нет рядом, чтобы впустить тебя обратно, потому что они заняты Бог знает чем…

Он проходит мимо меня двумя длинными шагами, ключи звенят в его руке. Он отпирает дверь, его лицо наполовину скрыто за воротником.

Я следую за ним обратно во влажную темноту дома, гадая, не собирается ли он меня уволить, и жалея, что мне не нужно заботиться об этом, жалея, что я украла все до последней ложки в его дурацком доме.

Но он ничего не говорит. Мы неловко стоим в коридоре, не глядя друг на друга. От жары мне почему-то становится холоднее, мурашки переходят с челюсти на живот, дребезжат ребра. Он выскользнул из пальто и сделал неуверенный жест в мою сторону, после чего жестко перекинул его через руку.

Он хмуро смотрит в пол и раздраженно спрашивает:

— Почему ты не можешь надеть пальто?

Я трижды повторяю в голове имя Джаспера, чтобы не сказать какую-нибудь гадость.

— Потому что, — отвечаю я с легкой язвительностью в голосе, — мой брат его носит.

Глаза Артура пересекаются с моими, в них мелькает ужасное чувство вины.

— У тебя есть брат.

— Да. На десять лет младше.

Его горло перехватывает.

— А ты, вы вдвоем живете с отцом? То есть с вашими родителями.

— О, мы теперь ведем светскую беседу? Разве я не должна что-то убирать? — Он снова вздрагивает, рот полуоткрывается, и я перебиваю его, прежде чем он успевает решить уволить меня. — Насколько я слышала, мой отец водил грузовики в Теннесси, но служба поддержки детей оставила его в покое, когда мне исполнилось восемнадцать. — На самом деле мне было пятнадцать, но стоило потерять эти чеки, чтобы удержать Джаспера. — И мы не знаем об отце Джаспера.

Мама сказала нам, что он остановился в Саду Идена на лето. Она сказала, что он ей нравится, потому что от него пахнет свежесрезанным табаком и он всегда первым открывает ей пиво, как настоящий джентльмен. Джаспер расспрашивал о нем каждый август, пока хозяйка мексиканского заведения не сказала ему, что шериф округа начал появляться на полях и требовать визы H-2A⁴⁴. Она слышала, что отец Джаспера вернулся в Манагуа.