Старлинг Хаус
Шрифт:
— Я знаю. Но я не могу допустить, чтобы за мной кто-то следил. — Ему кажется ужасным высокомерием воображать, что кто-то попытается это сделать, но он вспоминает, как она смотрела на него, когда он вошел в конференц-зал — зубы обнажены, глаза горят на грязном лице, — и думает, не стоило ли ему украсть больше взрывчатки.
Он поднимается все выше и выше, через дверь в подвал, мимо библиотеки, обратно в свою маленькую комнатку на чердаке. Он зажигает лампу и сидит в мягком свете, размышляя, стоит ли ему спать, но зная, что не заснет. Шальной ветерок проникает в окно, насыщенный и сладковатый, и треплет рисунки, приколотые к стене.
Артур наклоняется к нему и замирает, увидев полоску золы на странице. Он резко смеется, и впервые осколок боли пронзает его странную радость.
— Брось это, — говорит он. — На этот раз она не вернется.
Именно в этот момент, словно сам Дом так распорядился, он слышит отдаленный стук кулака по входной двери.
Когда кто-то переступает порог дома Старлингов, Артур знает об этом. Это просто часть бытия Смотрителя, слияние земли, дома и тела, которое не позволяет ни одной из этих вещей полностью отличиться от другой. Но он не ощущал ни сквозняка открывающихся ворот, ни слабого биения чужого сердца.
Возможно, Дом скрыл ее от него; возможно, она бывала здесь столько раз, потея, истекая кровью и дыша, что земля уже не встречает ее как нарушительницу, а как часть себя.
Артур дважды спотыкается на лестнице. Он останавливается перед входной дверью, задыхаясь, чувствуя отчаяние, беспомощность, голод и глубокое раздражение, как всегда в ее присутствии.
Она снова стучит. Он понимает, что не должен отвечать, что это только все усложнит.
Но он отвечает.
Опал стоит на пороге и смотрит на него с тем же настороженным, усталым выражением лица, которое было у нее в первый раз, когда он нашел ее за воротами своего дома. Ему хочется запомнить ее: хитрое серебро ее глаз и кривые передние зубы, лунную белизну ее кожи и поразительную черноту ее веснушек, похожих на негативы созвездий. Вокруг каждого запястья у нее набухшие красные кольца, а две костяшки пальцев на правой руке раздвоены.
Артур не должен тянуться к этой руке. Он не должен брать ее в свою и проводить большим пальцем по покрытым коростой костяшкам, вспоминая разбитую губу Элизабет Бейн и ощущая прилив странной, собственнической гордости. Ему точно не стоит подносить костяшки пальцев к губам.
Он слышит быстрый вдох. Глаза Опал темные, неуверенные.
— Ты трезв?
— Да. — Он гадает, правда ли это. С того дня, как Джаспер ворвался в дом, он не выпил ни капли настоящего алкоголя, но чувствует себя невесомым, отстраненным от самого себя, а свет в окнах приобретает какой-то лихорадочный, расколотый вид, который ассоциируется у него с дешевым виски. Весь дом вокруг него словно ожил, под его босыми ногами пульсирует присутствие.
Опал не выглядит убежденной. Она переводит взгляд на свою руку, которую все еще держит в его, потом снова на его лицо. Ее подбородок приподнимается.
— Ты снова собираешься выгнать меня?
Это должно было прозвучать как вызов, как насмешка, но в ее голосе есть грубость, которую Артур не понимает.
— Я должен, — честно отвечает он, но не отпускает ее руку. Он твердо напоминает себе, что в его жизни нет места желаниям, что каждый раз, когда он уступал своим детским желаниям, это обходилось ему ужасной ценой. У него есть все, что ему нужно, и этого достаточно.
Просто иногда, да поможет ему Бог, он хочет большего.
Опал пробирает дрожь. Он прослеживает его по руке, поднимается к ее лицу.
Артур обнаруживает, что не может с этим мириться. Его жизнь до сих пор была лишь раной на ее теле. Она живет со своими шрамами — она превратила свою жизнь в акт неповиновения, смех в темноте, улыбку с окровавленными зубами, — но он отказывается добавить еще один.
Он широко распахивает дверь и затаскивает ее внутрь.
Мне не следовало приходить сюда, но я пришла. Мне не следовало заходить внутрь, но я зашла. Сегодня в доме тихо и темно, как никогда раньше. На подоконниках не горят свечи и лампы, над головой не мерцает свет. Даже лунный свет, падающий в окна, кажется приглушенным и неясным, отводящим взгляд.
Артур обходит меня, чтобы закрыть дверь, и в прихожую врывается последний аромат духов. На доме цветут лианы — я видела их, когда поднималась по ступенькам, — пышные каскады цветов, которые делают ночь густой и сладкой. Я всегда считала, что глициния лучше всего растет на берегу реки, но, возможно, Старлинг Хаус устанавливает свои правила.
Артур не отходит, когда дверь захлопывается. Мы стоим лицом друг к другу, не разговаривая, позволяя всему, что между нами, — признаниям и упрекам, лжи и предательству — ускользнуть в темноту, пока не останется только то, что будет дальше.
Это не то, что мне нужно. Это что-то из второго, более опасного списка, который, как я думал, я сжег одиннадцать лет назад. Это то, чего я хочу, и знание этого заставляет меня чувствовать себя безрассудным и сырым, мягкотелым животным, слишком быстро бегущим по лесу. Не холодно, но я дрожу.
Артур второй раз за сегодняшний день заправляет мои волосы за ухо, но теперь его рука задерживается на линии моей челюсти. Он делает шаг ближе, и воздух между нами становится тонким и горячим.
— Могу я поцеловать тебя, Опал? — Вопрос вежливый, сдержанный, а вот его взгляд — нет.
Я никогда не стеснялась секса. Для меня это всегда было просто, безопасный обмен потребностями, но сейчас меня охватывает трепетная хрупкость. Я не могу говорить. Мне удается лишь слабо кивнуть.
Я ожидаю, что все будет так же, как и раньше: безрассудное столкновение, то, что могло произойти только на краю его самоограничения. Но в этот раз все по-другому. На этот раз Артур целует меня с ужасной, мучительной нежностью, словно я сахар или мелкий кристалл, словно у него есть все время в мире. Это приятно. И опасно. Я хочу, чтобы он вдруг стал менее нежным, чтобы оставил меня с разбитыми губами и совершенно целым сердцем.
Я дрожу сильнее, дышу слишком тяжело. Грудь Артура касается моей, и я вздрагиваю всем телом, словно защищаю какой-то нежный инструмент за грудной костью.
Артур мгновенно отстраняется.
— Я сделал тебе больно?
— Нет. — Голос у меня тоненький и жалкий.
— Ты… ты хочешь остановиться?
— Нет, — говорю я еще более жалко.
Артур делает паузу, изучая меня. Я не могу встретиться с ним взглядом. Он прикасается большим пальцем к моей нижней губе, все еще так нежно, что мне хочется плакать.