Старый дом (сборник)
Шрифт:
В один из дней, закончив работу, мы собрались идти домой. Дядя Олексан сказал, чтоб я отнес инструменты в сепараторный домик. Я подхватил ящик с инстру ментами, поставил в чуланчик и у выхода неожиданно встретился с Анной. Она легко несла полный подойник, завидев меня, почему-то смутилась и покраснела.
— Ой, Алеша, это ты?.. Думала, никого тут…
Отвела глаза, почему-то перешла на шепот:
— Хочешь, налью молока? Чистое, тепленькое…
Пройдя в домик, она до краев налила молока в белую алюминиевую кружку, руки у нее чуть дрожали, молоко плеснулось на пол. Застенчиво улыбаясь, подала мне кружку:
— Жизнь у тебя будет полная. Это такая примета. Пей… Молока заметно больше пошло, тебе… и всем вам спасибо, Алеша!
Поднеся кружку
— Налить еще… Алеша?
Я улыбнулся и сказал:
— Спасибо, Анна. У нас как в песне: "И стоял он у колодца, может, час, а может, два…" Спасибо, ждут меня.
Выходя из домика, я на пороге еще раз оглянулся на Анну: она смотрела мне вслед, казалось, хотела что-то сказать или спросить…
Догнав товарищей, я поравнялся с дядей Олексаном. Он покосился на меня, усмехнулся и спросил:
— Поставил инструмент? Что-то ты долго там, парень!
Я замялся, пробормотал что-то вроде "попил водички", а дядя Олексан весело рассмеялся и сказал:
— Оно и видно! Не обсохла водичка, спешил, видать!
Я посмотрел на свой рукав, а на нем застыли беленькие капельки молока… Хорошо — выручил Часовой: он принялся охать и жаловаться на свою неустроенную жизнь:
— С детишками просто беда! Дровишками с лета не запасся, просил у бригадира лошадь, а он — "потом" да "некогда"… Утром по избе зайчишки бегают! А ведь дите — оно тепло любит. Прямо беда, хоть ложись да помирай…
Дядя Олексан молча слушал его жалобы, сжав челюсти, играл желваками. Потом сказал сердито:
— Брось канючить! Слюни распустил: "детишки, дровишки!.." Надо было раньше об этом подумать, а ты вот… как запрягать — так дугу загибать. Ваш брат не перекрестится, пока над куполом гром не грянет! Э-э-э, богомолец… Не так ты живешь, Иван, вот что! Женился бы, что ли, правильно подсказывают тебе девчата. И зря ноешь: не те времена, чтоб люди без дров помирали!
Дошли до конторы, здесь дядя Олексан круто свернул и, поскрипывая деревяшкой, захромал к крыльцу. За ним на снегу остался причудливый след: узорчатый отпечаток кирзового сапога, а через шаг — круглая ямка от деревяшки. Похоже, будто прошел великан с батогом.
А на другой день, хотя все лошади были заняты, Алексей Кириллович все-таки выделил пять упряжек с возчиками, и целый день они подбрасывали от колхозной делянки хворост, сухой вершинник, развозили по домам колхозников. В первую очередь поддержали дровами хозяйства многодетных женщин и одиноких старух, вроде нашей соседки Чочии. Во двор Боталову свалили три огромных воза хвороста: Часовой, по-видимому, числился в списке остронуждающихся… Я догадался, что вчера вечером дядя Олексан заходил в контору не просто покурить. Хорошее он дело сделал, а Часовому, должно быть, и невдомек. Еще и помолится на ночь во славу божью!..
Сегодня, во время перекура, как-то сам собой возник разговор: где, в каких краях жизнь человеку дается легче. Разговор этот затеял Часовой. Захватив по привычке из чужого кисета полгорсти махорки, он завздыхал:
— Человеку в жизни по-разному везет… Другие, глядишь, родятся и живут до самой своей смерти в теплых краях. Ни одежонки, ни избы не требуется, живи да и только! А у нас что? Три, от силы четыре месяца в году теплом пользуемся, а остальное — зубами стучишь! Зима — готовь шубу да дрова. Что и говорить, Живут люди в жарких странах, во-от живут!.. Видно, господь бог кому как на роду напишет: одному в холоде родиться, а другому весь век в теплой стране жить…
Часовой блаженно щурится, будто и в самом деле нежится под благодатным тропическим солнцем. А дядя Олексан выпрямил хромую ногу, чертит деревяшкой бороздки в снегу и необыкновенно миролюбиво, будто нехотя, отзывается на слова Боталова:
— Чудной ты, Иван. Временами послушаешь тебя — ну, чисто малый ребенок… И родина тебе, видать, по боку, лишь бы спину солнышко пригревало, да живот от сытости пучило. Без роду, без племени человек… Да разве в том жизненная цель,
— А то как же? — искренне удивился Часовой. — Только и есть, что человек ломает себя за кусок хлеба да за теплый угол! Ну, другой раз выпьешь чарочку не во гнев господу…
Дядя Олексан несогласно помотал головой, нагнувшись, подобрал щепочку, переломил пополам. А в глазах — веселые искорки.
— Эте-теть, Иван, видом ты орел, а умом — тетерев! Тебя как за штаны покрепче возьмешь, тут и богу твоему крышка. Небось сам говорил, дескать, человек на земле проживает временно, вроде как в гостях у мачехи, а постоянная его прописка — там, за гробом… Твои слова? Ну то-то! А что-то не видно по тебе, что ты в гостях! Вишь, на этом свете хочешь удобнее устроиться? Чтоб и пельмени были, и ватрушечки, и перина пуховая, да еще и чарочка ко всему этому? Э-эх, Иван, я тебя насквозь, как через рентген, просматриваю, понял?! Когда тебе сподручно, бога своего ты загоняешь в самое дальнее стойло, точно яловую коровенку! А жизнь, скажу тебе прямо, везде на одну колодку: без труда не вынешь рыбку из пруда. А вынешь — вот тебе и пища. Человек без дела — кто он есть? Тьфу, — и только!
Дядя Олексан сплюнул в снег, притоптал то место сапогом.
— Вот ты говоришь о теплых краях… А по-моему, где положен твой труд, там тебе и тепло. Без дела даже в самой жаркой стране человеку зябко, это точно!.. Случай был со мной: уговорили ехать на Кавказ подлечиться, нога что-то крепко беспокоила. Слов нет, места там подходящие, спервоначалу не знаешь, на чем глаз остановить: тут красиво, а дальше — и того лучше. Эх, думаю, жаль, мало сроку, всего месяц один, а люди весь век в такой благодати проживают. И одежки особой, как ты говоришь, не требуется: летом, к примеру, взял тряпицу, обмотал пониже спины — вот тебе и костюм!.. С неделю ходил, приглядывался, дивился всему, а потом скука ко мне начала приставать. Что ни день — одно и то же: красиво, тепло, на работу никто не наряжает… Не поверите: сплю и во сне вижу тополя по Чурайке, рощи наши, поля, и будто новое хранилище строится, бревна обтесываю. Няни будят: мол, чего это вы, больной, рукам своим во сне волю даете! Да-а, житуха была… Кормят, точно боровов-откормочников, выпускают в садик на прогулочку, укладывают в пружинную кровать, словом, всё за тебя делают, разве что не ходят в известное место… Там, брат, чуть ли не за каждым цветочком специальный человек ухаживает, во! Ну-у, насмотрелся… Кое-как дождался срока, выписался и низко всем поклонился: спасибо за ласку, но сюда меня больше ни за какие пряники не заманишь, не-е-т!.. Конечно, разок стоит такие прелести на себе испытать, земля велика, чудес на ней всяких великое множество. А родина — она и есть родина, хороша ли или чем малость не вышла — все одно, твоя она! И за климат ты зря ее обижаешь, Иван. Такой климат, может, поискать еще надо! За морем, как говорится, теплее, а у нас — светлее. Мне, например, лучшего не надо, потому как здесь все знакомо, привычно, будто друзья сызмальства: и тополя эти, и поле. Иначе и быть не может: выходит, породнился человек с местностью через свой труд. Я так смотрю: должен человек на земле память по себе оставить, чтобы люди сказали: "А ведь это дядя Олексан строил, его рук дело!.." Коли скажут про тебя такие слова, можешь быть спокоен: не зря хлеб жевал да землю топтал, значит, был ты тут как раз на своем законном месте! А ты говоришь: "Теплые страны, шерстяных штанов не требуется…" Глупа та птица, которой свое гнездо не мило!
Я впервые вижу дядю Олексана таким взволнованным, и говорит он очень хорошо, хочется, чтобы говорил еще и еще. И что меня удивляет: образования у него немного, может быть, окончил пять классов, а то и меньше, но откуда такая сила в его словах? Где те родники, что питают его безмерную веру в жизнь, веру в хорошее? Он и с одной ногой стоит на этой земле куда прочнее, чем Боталов! А я? Будет ли у меня когда-либо такая надежная опора под ногами? Да, земля тверда, только не всякий стоит на ней так же твердо, непоколебимо, как дядя Олексан.