Старый дом (сборник)
Шрифт:
— Правильно! — сказал под конец Генка. — Дело это — нешуточное. Выходит, понравился ты ей, если она сама решилась открыться. Это, брат, не часто бывает, чтобы девушка сама осмелилась. Насколько я разбираюсь в событиях, за ней ухлестывал бригадир, но счет сегодняшнего вечера: один ноль в твою пользу! Бита бригадирская карта!
Услышав эти Генкины слова, я живо почувствовал, как на голове у меня вырастает петушиный гребешок, честное слово! Но об этом, разумеется, Генке я ничего не сказал, хотя и распирало закричать на всю улицу: "Ага, Васька, не вышло! Ого-го, так и знай, Аннушки
— Вот везет чертовой кочерге! — незлобно ругнулся Генка. — Везет! Девушки сами ему на шею вешаются, а другой, может, нарочно старается, и хоть бы одна догадалась подарить свою утирочку! Эхма…
Дойдя до угла, мы стали прощаться, и здесь Генка заговорил без смеха.
— Жаль, не знаю доподлинно, что за девушка твоя Рая. Но про Анну я ничего плохого не могу сказать. Конечно, ей не угнаться за красотками из кинофильмов, но это дело десятое. Было б сердце хорошее, а остальное — наживется! Смотри сам, Лешка, только… девушку зря не обижай! Она, судя по всему, к тебе серьезно, от всей души. Я бы на твоем месте от счастья ревел! Ну, поживем — увидим… Ты завтра собираешься ехать? Провожать не приду, трактор на ремонте, а раз так, то давай попрощаемся. Будь здоров, желаю удачи!
Мы крепко стиснули друг другу руки, тряхнули разик-другой и разошлись. Шагая к дому, я привычно полез в карман, рука нащупала что-то мягкое. А, дареный платок! "Всегда с тобой"… Я вытащил его, долго разглядывал, ощупывал, наконец, не удержался и понюхал. Нет, он был совершенно чистый, свежий и не надушен духами. От него шел еле уловимый запах чего-то такого, чему я, как ни старался, найти названия не смог. Шевельнулось смутное сожаление, что завтра надо уезжать.
Да, завтра я уезжаю…
Курсы механиков по сельхозмашинам открывались впервые. Занятия начались с опозданием, а экзамены и вовсе отодвинулись на середину апреля.
Нас, курсантов, около полусотни человек. Народ подобрался пестрый: одни, подобно мне, окончили среднюю школу год-два назад, работали кто где; другие получили аттестат зрелости гораздо раньше, но по разным причинам не могли попасть в вуз. Двое из курсантов лишь минувшей осенью демобилизовались из армии, донашивают солдатское обмундирование — на службе не успели. С одним из них, русским парнем Арсением, я познакомился в первый же день: койки наши в общежитии оказались рядом. Он невысок ростом, худощав, на лине выпирают скулы, но весь точно свит из мускулов. Затевают ребята борьбу на ремнях — Арсений подряд гнет всех.
Арсений рассказал о себе. Среднюю школу закончил в армии, сдавал экзамены экстерном.
— Договаривался с дневальными, после отбоя, пробирался в ленинский уголок, гонял сам себя по учебникам, Старшина унюхал это дело, несколько раз ловил "на месте преступления", сыпал внеочередными нарядами. Понятное дело служба…
Я невольно любуюсь своим новым товарищем и, честно говоря, завидую его характеру: Арсений решительный человек, умеет все доводить до конца, это у него даже не умение, а просто привычка. "А как же иначе?" — удивляется он.
Как и Генка Киселев, Арсений остался в семье за старшего, обоим пришлось бросить учебу в школе, чтобы прокормить семью.
— Правильно делает, — сказал он просто. — В будущем оно так и пойдет: человек будет трудиться и одновременно учиться. А пока у нас слишком балуют молодежь: человеку давно пора жениться, детей иметь, а он бегает с книжками под мышкой: я, дескать, учащийся!.. Иные вот так бегают в студентах до сорока лет. Ну, скажи, какой из него работник? Да ему работать и времена не остается, хоть сразу на пенсию выходи! — Подумав, Арсений добавил: — Другу своему от меня привет передай, учебу свою, как ни трудно, пусть не бросает. Нашему брату сейчас один выход — ночами меньше спать…
За все время, пока мы жили вместе, я лишь один раз видел Арсения потерявшим обычную свою уравновешенность. Случилось это так: отшумели последние весенние бураны, остались после них лежать огромные, выше человека, сугробы. Совершенно задуло снегом дрова сельхозшколы, учебные машины. В общежитии второй день не топили, курсанты недовольно поругивали завхоза, истопника: "Заморозить хотят нас тут, как тараканов! Будем жаловаться начальству". Пытаясь как-то согреться, одни бегали из комнаты в комнату, толкались, подскакивали драчливыми петушками, другие, укрывшись одеялами, неподвижно лежали на койках: берегли тепло. Арсений торопливо накинул шинельку и вышел. Вернулся он через полчаса, от порога громко объявил:
— Ребята, завхоз дает лопаты, пошли снег счищать. Дрова будут!
Слова его встречены были без особого восторга, посыпались недовольные замечания, зашевелились даже лежавшие пол одеялами:
— Валяй, если приспичило!
— Есть подсобные рабочие, пусть они и выгребают!
— Мы сюда учиться приехали!
— Какой выискался, хо!..
Громче всех кричали ребята помоложе, мои сверстники. А один рыжеватый курсант высунул из-под одеяла ногу в дырявом валенке, помотал ею в воздухе:
— В таких корочках на мороз? — И под общий хохот добавил: — Я, если хотите знать, второй день в уборную не вылажу!..
Кровь отлила с лица Арсения, он сжал кулаки, одним прыжком очутился возле рыжего курсанта. И не успел парень спрятать под одеяло ногу, Арсений рывком сорвал его с койки, притянул к себе, спросил, задыхаясь, хриплым голосом:
— А ну, сволочь, повтори! Повтори, что ты сказал? Ух, ты…
Все ждали, что Арсений прибьет парня. Но этого не случилось. Прошла минута, вторая, в общежитии стояла мертвая тишина. Рыжий сразу сник, криво улыбнулся, выдавил из себя:
— Пусти, чего ты… Я ж пошутил, а он… Ну, сказал пойду, черт с тобой!..
Вечером во всех печах весело трещали березовые поленья. Арсений сидел на своей койке, уткнувшись в книгу, читал. Но читалось ему плохо, оторвавшись от страницы, он подолгу сидел неподвижно, вперив взор в невидимую точку. Захлопнув книгу, он оглянулся, негромко позвал:
— Курбатов! Не спишь?
— Нет…
Арсений запустил обе пятерни в свои густые вьющиеся волосы, облокотился на колени, замотал головой, словно от боли.