Старый дом
Шрифт:
Доктор примолк. Заглянул в фарфоровую чашечку, ковырнул ложечкой сладкую коричневую массу.
– Может попросить Катерину, чтоб ромашку заварила? Во рту пересохло…
По сдвинутым бровям юноши и напряженному девичьему взгляду, Карл Натанович решил все же отказаться от чайных церемоний. Сглотнув слюну, продолжил:
– Первым делом она жестоко использует Христину – душу наивную и бесхитростную…
– Чего так? – изумился Егор. – Что значит "использует"?
– Вот так клюква! – изумился доктор, поправляя пенсне. – Выходит, не читал ты отцово
– Ну не все, так… не успел просто…
– В деле есть показания твоей матери, Кристины Рюриковны Кравцовой. Она признается, что пару раз подсыпала в горячие блюда хозяину "приправу всездравия", которую передавала ей баронесса для укрепления пошатнувшегося здоровья Аркадия, упомянув мимоходом, что семена клещевины очень благотворно действуют на организм, но я…
– Нет! Врешь, лысая скотина! – вдруг взревел диким зверем Кравцов. Схватив доктора за атласные лацканы домашнего халата, потянул на себя. Маленькое тельце Марка Натановича, вырванное из уютного кресла, распласталось на зеленой столешнице. Больно сшиб носом на пол граненую чернильницу, следом полетело пенсне.
– Эй, медведь неотесанный! – заорала Липа, подлетая к Егору. – Охолонись!
Замахнувшись, ударила Большой медицинской энциклопедией по светлым вихрам юноши.
– Уф-ф! – схватился за голову кузнецкий сын, выпуская несчастного эскулапа. Помотав головой, сел на диван:
– Тяжелая рука у тебя, барышня, как я погляжу…
– Дурачина ты, Егорша! – только и смог вымолвить доктор, потирая ушибленный нос. – Липушка, ты уж не серчай на дурня безграмотного – другими принципами, видать, живет.
– Чем?! – вскинулся было Егор, но передумал. Поднял с пола чернильницу, благо, что крышка завинчена была, повертел в руках, поставил на место.
– Ваша – правда! Грамоту плохо знаю, – глянул в подслеповатые глаза доктора, протянул пенсне. – Дайте-ка бумагу поглядеть!
– Я, пока ты принимал ванны, позволил себе убрать бумаги в надежный ящик. Ежели надобность появится, забирай – не спрашивай!
Скрипнув дверцей выдвижного ящика, Карл Натанович извлек из недр стола дело, положил перед юношей. Раскрыв на нужной странице, ткнул в документ толстым пальцем:
– Вот она, Егорша! Читай сам, как можешь, хоть по слогам.
Егор читал долго, тихо шевеля губами, проговаривая вслух каждую букву, каждое слово. До конца дочитывать не стал, отдал бумагу доктору. Ничего не видящими глазами уставился на Липу.
– Нет, не принудили ее – сама писала, добровольно, в тот самый час, после похорон отца… я-то думал, что она меня ненавидит за калеченую жизнь, что не успел тогда добежать до отца, спотыкнулся о псину, а оно вона как… Себя она ненавидела, что могилы всем вырыла собственными руками… эх, мать! Твою ж мать!
Тихий утробный стон вырвался из его горла, ушел в пол. Егор замер, лишь могучая грудь тяжело вздымалась прерывистым дыханием.
– Егорша, дружок, – робко позвал доктор. – Ты не дослушал…
Тот не отозвался. Все также опущена голова, все также вздымается грудь.
– К своему
– Дядя! – в сердцах воскликнула Липа, с ужасом глядя на доктора. – Как ты мог?!
– Лишняя денюшка была мне очень кстати. Однако вместо клещевины я передал ей истертый корешок женьшеня. Но я и ведать не ведал, что она Христинке такое ярмо на шею повесит. Оговорила себя мамка твоя, Егорша. Смею предположить, что, как человек чувствительный и совестливый, особливо на фоне семейной трагедии, она, так сказать, глубоко раскаялась в содеянном. Следователь ко мне приходил, опроверг я ее показания, да и баронесса от своего злого умысла легко открестилась – якобы рассудком Христина Рюриковна помутилась на каторге-то. Вот так вот, племяшка.
– Так что ж ты тогда жилы из меня тянешь, старый хрен? – не поднимая головы, глухо простонал Егор.
– Так ведь просто к слову пришлось… – ответил доктор, и, чуть помедлив, спросил осторожно: – Ты вот про собачку вспомнил… разве Игнат ничего тебе не говорил?
– О чем вы, дядя? – заинтересовалась Алимпия, осторожно присаживаясь рядом с притихшим молодцем.
– О Пушке… точнее…
– Ошейник… – отозвался Егор, – … не отец – мать сказала, – горькая насмешка мелькнула в глубине потемневшего взора.
"Какие все-таки красивые у него глаза!" – подумала Липа, припадая безвольной головой к его плечу.
– Эй, барышня! – сквозь звенящий гул разобрала растерянный голос Егора. – Вот ведь какая слабая! Эй, Натаныч! Давай сюда свою вонючку! Пора девку будить!
– Чтоб второй раз за день обмороки случались?! – подивился доктор, поднося к девичьему носику смоченную нашатырем ватку. – Если ж только … – и, хлопнув себя по морщинистому лбу, тихонько рассмеялся. – Ну, девонька! Ну, шустра! Видать, гормоны играют. Так что там с ошейником? – спросил, будто невзначай, между манипуляциями. – Что Христинка-то сказала?
– Сказала, что найдешь мертвую собаку – найдешь счастье, – ответил Егор.
Подняв на руки Алимпию, он бережно положил ее на диван. Взглянув искоса на доктора, обошел стол. Словно не замечая следящего за ним взгляда, уселся в кресло.
– И все? – отвел глаза Карл Натанович. Приподнял худую девичью руку, принялся считать пульс.
– Нет, не все. Еще сказала, что живой пес счастье не отдаст, а с мертвого сам возьмешь. Я еще подумал, может шкура у Пушка какая ценная… это потом понял, что про ошейник разговор был. Покажешь, где спрятал?
– Отчего ж не показать, – отпустил руку, обернулся к Егору, – ты как раз и сидишь на нем.
Поерзав на кресле пару минут, Кравцов озадаченно нахмурил брови. Рука сама полезла в сапог за припрятанной финкой. Но в последнюю секунду передумал. Поднялся, перевернул кресло вверх тормашками, с интересом осмотрел днище. Расположившись в центре комнаты, обхватил правой рукой переднюю ножку, дернул.
– Эй, потише, медведик! – вскинулась с дивана бледная Алимпия. – Открутить не пробовал? Дядя, вы в порядке?