Старый год

Булычев Кир

– Где я его найду?

– Кюхельбекера? Возможно, он с императором. У них много общих дел. Или он у себя. Найди кабинет начальника вокзала. А впрочем, ты можешь спросить. Спроси, не видели ли господина Кюхельбекера. Или Вилли. Он любит, когда его так называют...

– Я скоро вернусь, – сказал Егор Люське. – Сиди и жди меня. И не бойся.

– Я не дам ее в обиду, – сказал доктор. – Даже если это будет сам император.

Егор закрыл за собой дверь и подумал, что все-таки какая-то угроза от жирного императора исходит. Но сейчас

лучше о нем не думать. Лучше думать о том, как он убедит Кюхельбекера отпустить их с Люськой обратно. Егор не знал, какие слова он отыщет для такого разговора, главное, чтобы Кюхельбекер понял, что произошла ошибка, что они с Люськой принадлежат совсем другому миру и ошибку надо исправить.

Егор вышел в большой зал, где так же, как и раньше, разгуливали бездельники, ожидавшие выхода императора, а может быть, нового обеда или казни. И так день за днем, вернее, весь день без перерыва, а день этот длится тысячу лет. Наверное, лучше броситься из окна, как тот самоубийца на Университетской, если тебе скажут окончательно, что ты вечный узник в стране бессмертных.

Буквально через несколько шагов Егор натолкнулся на Дантеса, который торчал посреди зала, задумчиво накручивая на указательный палец светлый локон.

– Ты где пропадал? – строго спросил Дантес, обрадованный тем, что ему подвернулось занятие.

– Меня доктор послал Кюхельбекера найти, – соврал Егор, решив, что так сказать лучше, чем признаться.

– А зачем? – спросил любопытный Дантес.

Егор не успел ответить, как их прервали. Подошла полная рыхлая девица лет двадцати, в очках с одним стеклышком, за ней шел бородатый мужчина с гитарой на ремне через плечо.

– Мальчик, ты поешь Окуджаву? – спросила девица.

– А что? – ответил вопросом Егор.

– Мы расширяем группу, – сообщила девица.

– Оставь его в покое! – прикрикнул на девицу Дантес. – Видишь, что я с ним разговариваю!

– Ах, только не думайте, что я вас испугалась! – сказала девица, но отошла.

– Так зачем тебе понадобился наш канцлер? – спросил Дантес, глядя вслед девице.

– Доктор хочет, чтобы он поговорил с Люсей.

– Ах, как это интересно! О чем же?

– Вы лучше сами спросите, – сказал Егор.

– Ну ладно, – миролюбиво сказал Дантес. – Он мне все равно расскажет. Так ты его ищешь?

– Ищу.

– А он на площадь пошел, – сказал Дантес. – Там драка получилась.

Дантес рассмеялся. Он продолжал:

– Народ кинулся пепел собирать. Как остыло, кинулся собирать.

– Какой пепел?

– Ну как же – если набрать пепла от сожженного, то в карты везет и еще много полезного. А у нас давно никого не сжигали... Иди, иди, он там, наводит порядок.

Егор вышел на площадь.

В отдалении, возле обгоревшего столба, суетилась кучка людей.

«Это же Средневековье, – подумал Егор. – Неужели в такое возможно верить?» Он понимал, что возможно. Мало ли во что верят дураки на нашей Земле; посмотри любую газету –

то белая магия, то колдун, то экстрасенс. Стыдно за человечество.

Егор перешел через площадь. Над его головой все так же бежали сизые облака. Но должны же они когда-нибудь кончиться!

Возле костра никакой драки не было. Люди, в основном совсем старые, возились в пепле, собирали обгорелые палки, угольки – видно, пепел мадам Помпадур и в самом деле представлял для них ценность. Кюхельбекера не было видно.

– Егор! – окликнула его древняя женщина, которая некогда была, наверное, даже красивой. Но это было очень давно.

Откуда она его знает?

– Вы меня? – спросил Егор.

– Как я рада, что вас нашла, – сказала женщина низким, хриплым, прокуренным голосом. – Вас ждут.

– Кто меня ждет?

– Вас ждут мои друзья. Нам необходимо поговорить.

– Но я же тут никого не знаю. Я ищу Кюхельбекера.

– Кюхельбекер никуда не денется, – строго сказала женщина. – Есть несравнимые ценности. Я представляю ценности моральные. Кюхля – всеобщую продажность. Вы меня понимаете?

– Нет, не понимаю.

– Именно мои друзья могут вам помочь. Вам же нужна помощь?

– Но недолго, ладно? – сказал Егор.

Женщина хрипло засмеялась.

– Здесь не бывает таких понятий.

– Такие понятия везде бывают, – возразил Егор. – У меня пульс бьется, значит, время идет.

– Он перестанет биться. Так пойдем, мой мальчик? Мой утренний барабанщик.

Она направилась через площадь к зданию гостиницы. Но не к ней, а к дому рядом, старому, кирпичному, явно дореволюционному.

Со стороны вокзала в стене была небольшая ободранная коричневая дверь.

Женщина стукнула в нее три раза.

– Кто идет? – спросили изнутри.

– Заря свободы.

Дверь открылась. За ней стоял амбал в белом халате, которого Егор раньше видел на площади.

По темному коридору они спустились в подвал. Женщина вела его за руку. Впереди горел свет. Неожиданно Егор оказался на сцене.

Сама сцена была размером со среднюю комнату, какие бывают в жэках, небольших учреждениях или странных полуподвалах, отданных штабам гражданской обороны. Тут и устраиваются собрания – от союзных до ветеранских. Егор сразу вспомнил, когда он был в подобном зале: приходил с бабушкой, когда его не с кем было оставить дома.

На сцене был длинный стол под суконной красной скатертью, на нем в ряд, как на спектакле самодеятельного театра, как бы обозначая обстановку и время, стояли керосиновая лампа, граненый графин для воды и рядом с ним два стакана. Графин и стаканы были пусты. Они были ритуальными символами.

За столом сидел президиум – басовитая женщина, что привела Егора сюда, изможденный мужчина с очень длинной черной бородой и проваленными светлыми глазами и другой, скучный, в очках, схожий с манекеном своей полной неподвижностью.