Статьи из журнала «Компания»

Быков Дмитрий Львович

«Работа — не волк, в лес не убежит», — говорит веселый и сметливый русский народ, и правильно говорит. Она — не волк, она верволк, вервольф. Готовый в любую минуту обернуться насилием, ложью, унижением, карьеризмом или подхалимажем. Тот, кто работает, — предает свою русскую идентичность. Которая в том и заключается, чтобы никогда — ни словом, ни делом — не помогать захватчику, свергать которого, однако, тоже нельзя.

Потому что тогда придется работать.

21 мая 2007 года

№ 19(464), 21 мая 2007 года

Плюнутая

Россия

Войцеха Ярузельского собираются судить. За неконституционные действия 1981 года. Он жив, так уж получилось, и должен за это расплачиваться. Очень уж они торопятся свести счеты с прошлым. В девяностые почему-то не смогли, но сейчас их решимость значительно возросла. И памятники советской эпохи сносят сейчас, а не в девяностые. Потому что отвращение к России и желание нас уесть стали зашкаливать только теперь, спустя семнадцать лет после краха Варшавского договора. Это ведь не его судят, а нас. Если он переведет все стрелки на Москву — могут и помиловать за давностью… Хотя вряд ли он их переведет. Самолюбив слишком.

И вот здесь у меня возникает серьезный вопрос: судьи кто? Кто они, представители сегодняшней Европы, чтобы судить русских солдат 1945 года и польского диктатора 1981-го? Чем они настолько-то лучше? Каковы их ослепительные успехи? От имени какой идеологии вершат они свою торжественную порку? И тут, увы, получается, что идеология эта — согласно которой Россия не освободила мир от фашизма, а всего лишь оказалась хуже, жестче, выносливее фашизма — мало чем отличается от гитлеровской доктрины. Простите меня за эти горькие слова, но это так.

Не стоит предаваться иллюзиям: уничтожение памятников той победы как раз и есть реабилитация того агрессора. В Прибалтике мы это уже наблюдали — там немцев восприняли как освободителей. Но у Польши, кажется, меньше оснований так думать — она-то во время войны натерпелась изрядно, побольше, чем в период советского влияния. Но нет, счеты с социалистическим периодом польской истории еще отнюдь не сведены. Надо заново расправиться с тогдашними вождями. Мертвых выкопать, живых закопать. Надо еще раз отречься, проклясть, поклясться в новой верности. Суд-то ведь не над Ярузельским — не в нем дело. Это все нам, за насилие и оккупацию, за Варшавский договор и визиты на высшем уровне, за идеологические запреты и удушающую атмосферу.

И вот ведь что ужасно: удушающая атмосфера, оккупация, насилие действительно были. И раздел Польши по пакту 1939 года — был. И сегодня, задним числом, советская опасность кому-то кажется не менее, а то и более страшной, чем фашистская. А уж как выглядит из-за рубежа Россия в ее нынешнем виде — даже не спрашивайте. Одно движение «Наши» с околоэстонскими шабашами чего стоит. Как любить такую страну и дружить с ней? В любые объятия бросишься, лишь бы подальше от нас. А тут еще эти наши ядерные санврачи вроде Онищенко, наши героические ответные меры вроде эмбарго на польское мясо, наши антипольские национальные праздники и полонофобские фильмы из эпохи Смутного времени… Позор, да и только. Правда, они тоже запретили «Четырех танкистов и собаку», но до наших истерик им далеко: масштаб не тот!

Самое странное, что умом я все это понимаю. Но чем больше слышу обо всех этих судах над советским прошлым, тем больше мне кажется, что они пахнут средневековьем. И тем больше я люблю эту ненавистную Россию, «всеми плюнутую», как писал Розанов. Потому что как бы отвратительна она ни была — бить лежачего еще ужаснее. И задним числом отбирать победу — доблесть самого гнусного разбора. У нас и так отобрано все, благодаря чему эта победа была одержана. И даже не отобрано — сами выбросили.

Это как же

надо стараться и что противопоставить Войцеху Ярузельскому, чтобы я зауважал его от противного! Это что же надо сделать, чтобы на фоне нынешней Восточной Европы наша сырьевая, ксенофобская, неуместно крикливая, истеричная, обидчивая Россия стала выглядеть образчиком благородства!

Впрочем, патриотизм от противного — наш давний и, в сущности, единственный выбор.

28 мая 2007 года

№ 20(465), 28 мая 2007 года

Летняя зима

В понедельник, 28 мая, в 15:30 случилось невероятное. Нет, я не о том, что жара достигла тридцати трех по Цельсию, установив тем самым абсолютный московский рекорд для мая. Я о том, как она подействовала на отдельных граждан. Именно в это время Владимир Владимирович Путин распорядился немедленно начать интенсивную подготовку к зиме. Он так и сказал Михаилу Фрадкову: «Прошлая зима была теплой, но это не повод расхолаживаться». И возложил лично на Фрадкова ответственность за то, чтобы следующая зима — «а вы знаете, что такое русская зима», добавил он, — не стала для страны неожиданностью.

Лично я в первый момент подумал о солнечном ударе, случившимся то ли с ним, то ли со мной, то ли — чем черт не шутит — с Интернетом: действительно, странно 28 мая при патологической тридцатиградусной жаре заговаривать о подготовке саней. То ли вовсе у России проблем не осталось, что Госдума запрещает курение в общественных местах, а президент учит премьера, что такое русская зима? Так давайте я подскажу, проблем полно: при этой самой жаре полчаса простоял на Садовом кольце только потому, что по Ленинскому проспекту в открытой машине ехал португальский премьер с симпатичной фамилией Сократиш. Не знаю, как он там рулит в Португалии, но при таких мерах предосторожности запросто «Сократиш» чужую жизнь на годик-другой: меня чуть кондратий не хватил на припеке. Опять же не все хорошо в идеологии, просвещении и сельском хозяйстве.

Впрочем, вдумавшись, я версию о солнечном ударе отмел. Вероятно, на президента сильно подействовало сообщение о том, что в связи с жарой будет ограничена подача электроэнергии в дома, подключенные к линии электропередачи «Очаково — Пресня 1». Могу понять негодование первого лица: что это такое? Зимой у вас кабель не выдерживает, летом — то же самое… К жаре вы не готовы — вон в Москве из-за кондиционеров какое перенапряжение в сетях; к холоду — тем более… Бессилен стал наш человек перед природой! А надо наоборот. Иначе Фрадкову в январе будет жарко, если его по традиции не подставят в августе.

Есть в этом и еще один нюанс — метафизического свойства. Мы действительно привыкли к хорошей, мягкой зиме и хреновому, сопливому лету. А климат у нас, между прочим, континентальный, с диапазоном до семидесяти градусов. Это же касается и нашей политики — вынужденно аккуратной, теплохладной, с оглядкой на беззубую Европу. Это время закончилось. Надо ли напоминать, что такое русская зима? Надо ли объяснять, что такое трескучие морозы, пронзительные ветры и обострение классовой борьбы? Да у нас эта память в генах, до всякого большевизма. Стало быть, не только Фрадкову, а и всей России сказано: мягкость кончилась, началась жесть. Сама природа все поняла и отметилась похвальным радикализмом. Не путать с экстремизмом. Экстремизм — это когда Лимонов с Каспаровым и Касьяновым выходят погулять на Пушкинскую площадь. А похвальный радикализм — это когда летом плюс тридцать пять, зимой минус тридцать пять и каждый боится ночного звонка.