Статьи
Шрифт:
“Новые люди” г. Чернышевского, которых, по моему мнению, лучше бы назвать “хорошие люди”, не несут ни огня, ни меча. Они несут собою образчик внутренней независимости и настоящей гармонии взаимных отношений. Они могут провалиться? Да, очень могут, но другие обойдут провал, пойдут, узнают, чего должно избегать и чего бояться. Тут нет беды, ибо все это вперед, вперед толкает. Люди растут.
Стало быть, что же делать? По идее г. Чернышевского, освободиться от природного эписиерства, откинуть узкие теории, не дающие никому счастья, и посвятить себя труду на основаниях, представляющих возможно более гармонии, в ровном интересе всех лиц трудящихся. Г-н Чернышевский, как нигилист, и, судя по его роману, нигилист-постепеновец, не навязывает здесь ни одной из теорий (которые ленивые нигилисты другого сорта могут прочесть хоть у Бруно Гильдебранда), но заставляет пробовать: как лучше, как удобнее?
Где же тут Марат верхом на Пугачеве? Где тут утопист Томас Мур? Г-н Громека, в эпоху своего общинничества и артельничества, наговорил в тысячу раз более утопий, которых никак и ни за что никому не втолкуешь и никуда не приложишь, а г. Чернышевский заставляет делать такое дело, которое можно сделать во всяком благоустроенном государстве, от Кореи до Лиссабона. Нужно только для этого добрых людей, каких вывел г. Чернышевский, а их, признаться сказать, очень мало.
Роман г. Чернышевского прочитан великим множеством русского люда. О тех, которым идея романа прямо не понравилась, говорить нечего. (Выполнение романа не может понравиться никому, и дело, как я уже сказал, вовсе не в выполнении.) Те же, которые приходили от него в восторг, теперь стоят на
На этом экзамене истинные, настоящие нигилисты сейчас отделятся от нигилиствующих Рудиных, и эту полезную сортировку произведет полезный роман “Что делать?”
Таково мое личное мнение.
Впервые опубликовано в газете “Северная пчела”, 1863 год, 31 мая.
НОВОСТИ ИЗ ПОЛИТИКО-ЭКОНОМИЧЕСКОГО КОМИТЕТА, УЧРЕЖДЕННОГО ПРИ ИМПЕРАТОРСКОМ ВОЛЬНОМ ЭКОНОМИЧЕСКОМ ОБЩЕСТВЕ
22 февраля происходило 3-е заседание этого нового комитета. Членов и гостей собралось только 22 человека, и все это немногочисленное собрание поместилось в библиотеке Вольного экономического общества. Рассуждали сначала о том, что выгоднее при настоящих обстоятельствах: сдавать помещичьи имения в аренду крестьянским общинам или хозяйничать в них через наемных управителей? Потом перешли собственно к вопросу о положении управителей. Первый вопрос вызвал очень немного различных мнений и решен таким образом, что признать превосходство той или иной системы хозяйства невозможно, потому что выгоды и невыгоды их вообще зависят от чрезвычайно разнообразных местных условий. Второй вопрос, то есть о положении управляющих, вызвал гораздо более горячих споров. Несколько голосов отстаивали необходимость гарантировать наемных управителей от разных случайностей как во время служения их помещикам, так и в то время, когда они лишаются мест и нуждаются во временной поддержке. Председатель прочел при этом случае записку г. Оболонского, в которой автор проектирует экзаменовать управителей при Вольном экономическом обществе; говорит о необходимости оказывать им вспомоществование, когда они теряют места без причин, лишающих их общественного уважения; заботиться о образовании их детей и о пристроении самих управителей к местам. Записка г. Оболонского показалась собранию очень сложною и во многом неудобоприменимою. Признано невозможным экзаменовать управителей по составленным г. Оболонским программам; найдено неудобным ручаться за управителя перед нанимателем и отвергнуто приготовление их детей для специальных сельскохозяйственных занятий. Вообще мысль г. Оболонского о необходимости подачи возможного пособия управителям признана очень правильною, но способы применения этой мысли не одобрены. Решили учредить при обществе справочное место для управителей, помогать тем из них, которые обратятся в это место за приисканием себе должности, и, главное, содействовать учреждению артели управителей, которая будет в силах и пристраивать своих членов, и ручаться за них, как ручается обыкновенно русская артель за каждого своего артельщика. Тут возник вопрос: как призвать к этой самодеятельности самих управителей? Нужно дело это обдумать и обсудить гласно, посредством печати, а средств для особого издания с такою целью у комитета, сочувствующего тяжелому положению наемных управителей, нет. Чтобы не остановиться на одних словах, один из членов комитета предложил ходатайствовать у новой редакции журнала “Век” о дозволении русским управителям, желающим высказать свои соображения относительно предполагаемой артели, заявить свои мнения в “Веке”, так как редакция этого издания, вероятно, не откажет дать место всем соображениям по настоящему делу и не найдет тягостным печатать имена лиц, ищущих мест, и требования землевладельцев и в то же время будет давать заинтересованным лицам сведения о судьбе затеянной управительской артели. Комитет благодарил своего члена за его предложение и поручил ему ходатайствовать у редакции “Века” о принятии участия в этом деле. Что скажет на это ходатайство редакция, пока еще неизвестно, но, судя, по многим соображениям, нельзя ожидать с ее стороны отказа в содействии наемникам, подвергающимся теперь разным неблагоприятным случаям и могущим найти в артельном соединении много еще неизвестных теперь средств, надежную поруку и обеспечение про черный день.
Этим окончено заседание 22-го февраля. Предметом совещания в следующее заседание будут: абсентеизм, экзамены в сельском хозяйстве вообще и вопрос о частных горных заводах.
<О БЮДЖЕТЕ ПО “СОВРЕМЕННИКУ”
С.-Петербург, среда, 28-го марта 1862 г
В последнее время в нашей газете очень часто упоминалось имя г. Чернышевского. Очень многие ставят нам это в укор. Одни говорят, что мы не по достоинству обращаемся с личностью этого писателя; другие, что мы придаем ему такое значение, которого он не имеет ни в обществе, ни в литературе; наконец, третьи утверждают, что статьи о г. Чернышевском вовсе не интересны для общества и периодическое издание, обязанное иметь в виду внимание всех своих читателей, рассеянных в городах, селах и деревнях, не вправе занимать своих столбцов словопрениями о лице, принадлежащем только своему кружку. С последним мы совершенно согласны и готовы нимало не удивляться, если подписчики русских журналов и газет громко запротестуют против беспрерывных споров литераторов с литераторами о предметах, вовсе не интересующих или мало интересующих читателя; но, как все на свете причинно, последовательно и условно, то очевидно, что и частое обращение наших журналов и газет к личностям пишущей братии имеет свою причину. Причина эта заключается в том, что, по некоторым обстоятельствам, мы не можем опровергать очень многих убеждений, с которыми мы не согласны, и потому должны бываем ведаться с лицами, которые проводят и, так сказать, представляют эти убеждения. Мы согласны, что это маневр очень невыгодный для нашей литературы, и желали бы спорить только о мнениях, а не о лицах, да что ж выходит из нашего желания? Мы, разумеется, не поверим, что г. Чернышевский не имеет никакого значения в известных слоях русского и особенно петербургского общества. Г. Чернышевского ведь нельзя ставить на одну доску с каким-нибудь г. Бибиковым, хотя и этот писатель необыкновенно способен чертить кодексы новой нравственности; г. Чернышевский — человек с дарованиями, утрата которых была бы очень осязательна для русской журналистики. Нет никакого сомнения, что г. Чернышевский очень во многом ошибается, но достоверно также и то, что г. Чернышевский и много знает и еще больше может знать, желает знать и будет знать. Но он шутник от природы; у него, по его же собственным словам, “характер, уклончивый до фальшивости, и это свойство очаровывает его знакомых”, так что они не замечают этого свойства характера г. Чернышевского и не видят шутки, а принимают все всурьез. Говоря словами г. Чернышевского, знакомые его “оказываются несообразительными”; он пошутит, а они думают, что в самом деле Кавур и Кокорев два брата родные, а Токвиль — узколобый бедняк. Г. Чернышевский пошутит в “Современнике” да опять сядет за книжки, ибо иначе ему нельзя будет спорить с “узколобыми”, а “несообразительным” его ученикам и в голову не придет сделать того же; они думают, что г. Чернышевский так вот уж и лежит на диванчике, поднявши ножки, да пускает кверху колечки из дыма или думает о новой французской комедии г. Сарду “Nos intimes”, [30] в которой г. Бибиков видит большое зло для человечества и с большим внутренним чувством рассуждает об этом в лишенной всякого содержания статье (см. “Время”, февраль м<есяц> 1862 года). Из этого-то несчастного заблуждения чернышистов и проистекают все дальнейшие несчастия тянущейся за “Современником” плеяды. Придет час (и ныне есть), когда верования “Современника” можно будет рассматривать со всех сторон, без придирок и полунамеков, и тогда что? Г. Чернышевский тогда, может быть, выйдет на поединок, и противнику его придется побороться, а те, кого он уверил в несостоятельности и в непригодности наук, куда они денутся? Станут в оруженосцы, то есть будут носить чернилицу и колоши г. Чернышевского.
30
“Наши закадычные” — Франц.
Обратимся к г. Чернышевскому. Он написал в февральской книжке “Современника” статью “О росписи государственных расходов и доходов”. Мы очень радуемся появлению этой статьи по многим причинам, а между прочим потому, что она свидетельствует о возможности хоть кое-когда ожидать от г. Чернышевского участия в обсуждении занимающих общество вопросов. Сверх того статья эта даже дорога нам, во-первых, потому, что в ней прекрасно рассмотрен предмет, которого она касается, а во-вторых, потому, что, показав г. Чернышевского как рыцаря свистопляски, мы можем показать его и как писателя, человека с замечательными способностями и солидными дарованиями. Мы должны это сделать сколько по чувству справедливости, столько же по состраданию к нашим читателям, которым должна была наскучить эта фамилия, столько же и по снисхождению к самим себе, ибо и нас уже утомили разговоры об этом авторе, который сам смеется над науками и сам учится, сам знает, что вся мерзость наших дней опирается на невежестве массы, и сам трунит над цивилизацией, сам, наконец, читает “хорошие книжки”, а других приводит в такой умственный восторг, что они считают бесполезными все книжки и не знают даже тех из них, по которым Р. Чернышевский дочитался да “хороших книжек”. Пора, в самом деле, не ставить этого писателя вопросом, ожидающим разрешения.
В нынешнем году к первый раз опубликована роспись государственных расходов и доходов. Каждый из русских журналов и газет (конечно, за исключением “Домашней беседы”) сочли обязанностью высказать свои мнения о содержании этого важного документа. Иначе и быть не могло. Даже “Современник”, в февральской книжке, поместил о нем статью, написанную г. Чернышевским, и о ней-то мы намерены сказать несколько слов. Между рядом статей о росписи статья г. Чернышевского занимает едва ли не самое видное место, и, несмотря на то, что у нас идут особые статьи по этому предмету, мы считаем себя обязанными представить нашим читателям и замечательные соображения г. Чернышевского. Он должен нам дозволить это из любви к общим интересам русской читающей публики. Вот что говорит г. Чернышевский о военной повинности:
“Работник приобретает в год средним числом, конечно, гораздо более 50 р. сер.; но положим только 50 р. В 1859 году считалось в русских войсках 1 271 660 человек нижних чинов. Считая по 50 рублей в год на человека дохода, от приобретения которого отвлекает его служба, мы должны сказать, что с этой стороны военная повинность обходится стране более чем в 65 500 000 руб. серебром”. “Положив, что третья часть войска имеет свое помещение, а две трети получают его через постойную повинность от населения, и оценив квартиру солдата в 10 руб., офицера и генерала в 50 р.”, г. Чернышевский выводит следующие цифры: “Из 1 271 660 человек нижних чинов две трети составляют около 850 000; по 10 р. на человека, будет 8 500 000 р. Из 35 103 офицеров и генералов две трети составляют около 24 000; по 50 р. — 1 200 000 р. Итого 9 700 000 р.”. Г. Чернышевскому можно заметить, что он полагает цифры слишком умеренные и что действительные пожертвования страны далеко их превышают; оттого и нельзя допустить, что на “все натуральные повинности, вместе с воинскою, страна тратит около 90 миллионов рублей серебром”. Цифра эта должна быть несравненно выше, что допускает и сам г. Чернышевский, и притом говорит, что “в какую денежную сумму надобно оценить пожертвования, требуемые натуральными повинностями — этого никто не может определить в точности”. Потом, “из самого заглавия обнародованной росписи г. Чернышевский видит, что она не заключает в себе и полного перечисления всех денежных доходов и расходов по всем частям общего правительственного устройства”. “В подтверждение этого объяснения, — продолжает он, — приведем два примера. Духовное ведомство получает довольно значительный доход от продажи восковых свеч в церквах. Этот доход не составляет местного дохода самих церквей или эпархий, а представляется ими в центральное управление духовного ведомства и остается в его непосредственном распоряжении, не поступая в государственное казначейство. Потому и не вошел он в обнародованную роспись доходов”. “При подробном рассмотрении надобно было бы перечислить очень много подобных отраслей прихода и расхода не местного, а общего государственного, не вошедших в роспись собственно потому, что не входили они доселе в счеты государственного казначейства”. По выводам г. Чернышевского выходит, что, “кроме цифр, вошедших в обнародованную роспись, существуют три главные разряда не вошедших в нее доходов, взимаемых со страны на общественные потребности.
1) Натуральные повинности для общих государственных надобностей.
2) Частные источники доходов отдельных ведомств общего государственного управления.
3) Местные налоги, сборы и повинности на надобности местного управления и устройства”.
“Мы очень хорошо понимаем, — говорит г. Чернышевский, — как неточно основание, принятое нами для выводов о величине платежей и повинностей, не вошедших в обнародованную роспись. Но мы можем утверждать три следующие заметки как факты достоверные.
Во-первых, точного исчисления этой суммы, которая дополняет собою обнародованную роспись, никто не в состоянии ныне представить. Общее финансовое управление государства не имеет точных сведений о величине этой суммы.
Во-вторых, отлагая всякую претензию на точность, можно, однако же, составить себе приблизительное понятие о величине этой дополнительной суммы, руководясь впечатлением, какое производит она в населении страны. Общее впечатление то, что натуральная повинность и денежные сборы, не вошедшие в роспись государственного казначейства, служат для населения страны причиною расхода или пожертвования, не слишком многим меньшего, чем подати и налоги, вошедшие в роспись государственного казначейства. А эти подати и налоги составляют около 300 миллионов рублей; потому сборы и повинности, не вошедшие в роспись, должны быть считаемы приблизительно в 200 миллионов рублей, или несколько больше, и таким образом надобно полагать, что весь бюджет налогов и повинностей, взимаемых теперь как на общие государственные, так и на местные общественные расходы, составляет сумму около 500 миллионов рублей.
Третье. Из огромной суммы повинностей и сборов, не вошедших в роспись государственного казначейства, только меньшая половина имеет или такую форму взимания, или такую форму употребления, которая давала бы хоть некоторую соразмерность достигаемого результата с делаемым пожертвованием. Что же касается наибольшей половины этих сборов и повинностей, они составляют пожертвование, несоразмерное достигаемому результату. Мы говорим тут не о злоупотреблениях, не о том, например, что некоторые чиновники пользуются иногда подводною повинностью для разъездов по частным надобностям, или лесною повинностью для насаждения частных садов или обработки частных полей; эти вещи должно назвать пустяками, которые может выставлять на первый план только такая жалкая литература, как наша”. (Литература, в которой есть органы, стремящиеся исправлять общество заметками какого-нибудь праздношатающегося или темнейшим дневником темного человека.) “Мы хотим говорить не о злоупотреблениях, а о правильном взимании или отправлении этих сборов и повинностей, не вошедших в роспись государственного казначейства, и о правильном их употреблении”. И г. Чернышевский действительно высказал по этому поводу очень много умных мыслей, которые можно, кажется, изложить вкратце таким образом: “Если, при существующих началах сборов и системе расходов, распорядители сумм будут действовать как нельзя более честно”, то и тогда “те из обращаемых на общие государственные надобности сумм и повинностей, которые не внесены в обнародованную роспись, во многих случаях не принесут государству той пользы, которую получает оно от расходов, внесенных в эту роспись, так что неполнота ее невыгодна для страны”. Желающим ближе познакомиться с глубоко верными соображениями, руководившими г. Чернышевского к построению этого правильного заключения, мы можем только посоветовать обратиться к полной интереса статье этого автора, помещенной в февральской книжке “Современника”, а сами идем дальше.