Статьи

Лесков Николай Семенович

Г. Чернышевский видит в статье “Учиться или не учиться?” прямое нападение на студентов; это же видят и многие студенты; значит, “знает кошка, чье мясо съела”; но, по нашему мнению, разрешение вопроса “учиться или не учиться?” в настоящее время нужно не для одних студентов, а для всей свищущей и шикающей честным людям массы, которую мы и имели в виду, помещая упомянутую статью. В обществе нашем день ото дня увеличивается число молодых людей (снова говорим, что мы не имеем в виду исключительно студентов), которые не занимаются ничем, способным содействовать их нравственному и умственному развитию. Они в каком-то угаре лезут к пропасти, которую не пополнят до верха своим падением. У них нет планов, нет определенной идеи, им нравится быть жертвами; нам жаль этих молодых энтузиастов; мы не хотим видеть их бесполезными жертвами своих увлечений, мы надеемся, что наука поможет им яснее понять обстоятельства и, определив свое положение, стать в ряды людей, истинно желающих своей стране счастья и свободы, а не передряг, в которых верх всегда будет на стороне силы. Поэтому мы советуем учиться.

По нашему мнению, твердое стояние за свое право столь же законно и почтенно, сколь безнравственно и вредно нарушение права свободы другого, не приносящего никому вреда своею деятельностью. Выходя постоянно из этого начала, мы отвергаем всякую заслугу суетливых умов и не можем не соболезновать семьям, над которыми разразились катастрофы, не принесшие обществу никакой пользы. Мы ничего не ждем хорошего от наглого отрицания всех и всего. Мы не можем понять, какие великие идеи лежат в тех головах, которые проповедуют, что не только все,

что старше их пятью годами, никуда не годится, но что даже самый Герцен, на которого подросшее теперь поколение назад тому три, четыре года смотрело как на какого-то героя, для них нынче не более, не менее, как “отсталый человек”! О tempora! о mores! [24] Ведь как хотите, а Тургенев прав, говоря, что русский человек, как разойдется, так “и Бога слопает”. [25] Тот самый Искандер, которого литературные произведения, печатанные за границею, считали выше всякой человеческой критики, которого слова заучивались наизусть, и портреты его хранились, как редкость, до тех пор, пока приобретение их было затруднительно, — для наших либералов нынче “отсталый человек!”…Кто ж по их понятию передовые-то люди? Не те ли, которые держатся пословицы: “обручи под лавку, а доски в печь, то и не будет ведро течь”? Они, верно? Да кто же пойдет за ними? Кто поверит такому средству помогать разуторившейся посудине? Кто из людей, стоящих в тех сферах, где встречалось наиболее противников учения Герцена, доходил до такого наглого бесстыдства? Его называли там человеком опасным, ярым, красным, но отсталым — никогда. В это звание его пожаловали хлыщи и демагоги, для которых нет никого, кто не с ними. Что ж? Недостает, чтобы нашего r'efugi'e [26] (как называет его “Русский вестник”) обозвали со временем “тупоумным глупцом и дрянным пошляком” — оно к тому идет. С словом “отсталый” у нас уж рядом стоят и “пошляк” и “глупец”, а иногда и… слова, выражающие другие, более крепкие заключения. Мы, в одном из недавних нумеров нашей газеты, напечатали речь, произнесенную Искандером, много лет назад, при открытии публичной библиотеки в Вятке. Это нам не прошло даром. Из того же лагеря, в котором “отсталость” его признается все более и более несомненною, мы услыхали (непечатные, конечно) упреки за помещение этой речи. Спрашиваем всех благомыслящих людей: чем компрометирован Герцен оглашением речи, которую он произносил, будучи чиновником вятского губернатора? Ни одной мысли нечистой; ни одного выражения, не оправдываемого обстоятельствами, при которых была произнесена речь; тон благородный и честный, слово сильное и убедительное. Эту речь мы перепечатали из “Вятских губернских ведомостей”, как документ, и придаем этой речи два важные, по современным обстоятельствам, значения: 1) призвание людей к почтению, которое человек обязан оказывать науке, и 2) указание, как Герцен держал себя тогда в тех условиях, в которые он был поставлен, и в них умел служить честному делу, не драпируясь ни в какие багряные тоги и никого не увлекая к “опасным занятиям”, в известных условиях положительно вредным. И что за разноголосица такая! То желание поставить Герцена в разряд “отсталых”, к которым, как известно, принадлежат и “тупоумнейшие глупцы и дрянные пошляки”, то опасения, что его репутация пострадает от напечатания нами речи, сказанной им в то время, когда он был русским чиновником и когда современные ему чиновники подобных речей в подобных случаях не говорили! Что ж это за репутация, которую можно было бы подорвать таким легким манером? Ведь это просто смешно! Из этого мы убеждаемся, что у нас вступают на общественную деятельность люди, с которыми… говорить не стоит, и больше ничего.

24

О времена, о нравы! (лат.)

25

“Отцы и дети”. Роман Тургенева. “Русский вестник”, февраль 1862 г., с. 511.

26

Изгнанника (франц.).

Вот тот сорт людей, которых мы называем “апостолами невежества” и для отрезвления которых считаем полезным помещение статей вроде статьи “Учиться или не учиться?”, и мы всегда готовы дать место таким статьям, не разбирая, кто их неизвестный автор. Мы ручаемся нашим честным словом, что нам неизвестен автор статьи “Учиться или не учиться?”; но, кто бы он ни был, хоть бы сам г. Аскоченский или г. Лазарев, мы благодарны ему за его статью точно так же, как благодарны г. Чернышевскому за статью “Научились ли?”, давшую нам возможность высказаться. Апостолов невежества мы не ищем вовсе в рядах студентов; мы знаем, что их гораздо больше за этими рядами, и видим, как они подрастают и множатся. Мы к ним, а не исключительно к студентам, обращаемся с просьбою дать нашей стране спокойно вздохнуть и окрепнуть. Мы хотим видеть здоровые соки крепкого тела, свидетельствующего своим румянцем о внутренней силе, а не прыщи, которые выскакивают то здесь, то там как признак общего худосочия. Эти прыщи только беспокоят тело и никогда не облегчают главного недуга страждущего организма.

Итак, пусть никто не думает, что мы против студентов, как это старался истолковать г. Чернышевский. Мы, в свою очередь, кажется, доказали, что на это дело смотрим точно так же, как смотрит г. Чернышевский и все благомыслящее русское общество; но что участники в скандале, произведенном на лекции 8-го марта, повредили репутации студентов в обществе и что поддерживать такое направление, каким отличаются люди, способные к подобным бессмысленным выходкам, — нечестно, потому что этим можно, в одно и то же время, губить молодых людей и давать ретроградам средства отстаивать свою теорию общественной неспособности.

<НАСТОЯЩИЕ БЕДСТВИЯ СТОЛИЦЫ>

С.-Петербург, среда, 30-го мая 1862 г

Среди всеобщего ужаса, который распространяют в столице почти ежедневные большие пожары, лишающие тысячи людей крова и последнего имущества, в народе носится слух, что Петербург горит от поджогов и что поджигают его с разных концов 300 человек. В народе указывают и на сорт людей, к которому будто бы принадлежат поджигатели, и общественная ненависть к людям этого сорта растет с неимоверною быстротою. Равнодушие к слухам о поджогах и поджигателях может быть небезопасным для людей, которых могут счесть членами той корпорации, из среды которой, по народной молве, происходят поджоги. В несчастный день 28-го мая, когда сгорели Апраксин двор, Толкучий рынок, Щукин двор, много капитальных домов частных владельцев, дом министерства внутренних дел, [27] Чернышов и Апраксин переулки и многие дома и дровяные дворы по левой стороне Фонтанки, Троицкий переулок от Пяти углов до Щербакова переулка, Щербаков переулок, барки и рыбные садки на Фонтанке, в огромных толпах стоявшего на пожарах народа толки о поджогах шли вслух. Народ нимало не скрывал ни своих подозрений, ни своей готовности употребить угрожающие меры против той среды, которую он подозревает в поджогах. Во время пожара в Апраксином дворе были два случая, свидетельствующие, что подозрения эти становятся далеко небезопасными. Насколько основательны все эти подозрения в народе и насколько уместны опасения, что поджоги имеют связь с последним мерзким и возмутительным воззванием, приглашающим к ниспровержению всего гражданского строя нашего общества, мы судим не смеем. Произнесение такого суда — дело такое страшное, что язык немеет и ужас охватывает душу… Но как бы то ни было, если бы и в самом деле петербургские пожары имели что-нибудь общее с безумными выходками политических демагогов, то они нисколько не представляются нам опасными для России, если петербургское начальство не упустит из виду всех средств, которыми оно может располагать в настоящую минуту. Одно из таких могущественнейших средств — общественная готовность содействовать прекращению пожаров. В сегодняшнем нумере мы помещаем

письмо, в котором заявляется весьма практическая мысль о допущении в пожарную команду волонтеров. Пренебрежение силами волонтеров в настоящее время было бы непростительно, и мы, от лица всего общества, спокойствие которого должно быть дорого начальству столицы, просим немедленно допустить желающих препятствовать общественному бедствию идти на благородное служение обществу. Следует во всех кварталах, частях, в управе благочиния и в канцелярии обер-полициймейстера открыть записку волонтеров и раздачу им небольших условных значков для ношения на платье или фуражке во время пожаров. Этими значками могут быть нумерованные кокарды и тому подобные значки, которых можно изготовить тысячи в один час; приобретение же тысячи охотников в такое время, когда пожарная команда изнемогла от древных и ночных трудов, а пожары не прекращаются, — такая великая помощь, которой пренебречь был бы тяжкий грех. Нет никакого основания устранять людей, идущих на пожар с доброю целью, и лишать столицу тех средств, которые приносят с собою люди, сходящиеся на пожар, — а воровство этим не прекращается.

27

В этом доме помешались: совет министра, 1-е и 2-е отделения департамента общих дел, департаменты: полиции исполнительной, хозяйственный с чертежною, духовных дел иностранных исповеданий, земский отдел по крестьянскому делу, центральный статистический комитет с замечательною библиотекою, казначейство, архивы (некоторые из них уцелели)

Мы хотим думать, или, лучше сказать, мы не хотим сомневаться, что наша мысль и общественное желание о допущении волонтеров, будут приняты и допущены.

Потом, для спокойствия общества и устранения беспорядков, могущих появиться на пожарах, считаем необходимым, чтобы полиция тотчас же огласила все основательные соображения, которые она имеет насчет происхождения ужасающих столицу пожаров, чтобы вместе с тем тотчас же было назначено самое строгое и тщательное следствие, результаты которого опубликовались бы во всеобщее сведение. Только этими способами могут быть успокоены умы и достигнуто ограждение имущественной собственности жителей!

Мы уверены, что сетования лично на г. обер-полициймейстера не имеют никакого основания, что он употребляет в дело все имеющиеся у него средства, и желаем, чтобы он нашел тотчас же средства воспользоваться тем благородным энтузиазмом, который предлагают столице волонтеры, а с начальниками военных команд вошел в сношение о том, чтобы присылаемые команды являлись на пожары для действительной помощи, а не для стояния.

Затем мы обращаемся к гг. Штиглицу и Ламанскому. Как представители русского государственного банка, они, конечно, знают, что Щукин и Апраксин дворы имели коммерческие связи с торговцами целой России. Несчастные торговцы этих двух дворов 28-го мая потеряли все. Они теперь разорены; но этого мало: с разорением, которое они потерпели, они, по весьма понятным причинам, теряют кредит, который мог бы восстановить их деятельность. Толпы торговых лиц остаются без дела и без хлеба. Массы рабочего народонаселения, находившего в Апраксином дворе и на Толкучем рынке единственную возможность приобретать необходимые для них вещи, теперь лишены этой возможности. Дешевого обеда за 7 копеек в обжорном ряду более не существует; у людей нет заработка и нет хлеба. Это положение ужасно. Евгений Иванович Ламанский, засвидетельствовавший свои экономические способности, которым банк обязан многими мерами, должен подумать, как открыть погоревшим торговцам Щукина и в особенности Апраксина двора кредит, способный немедленно дать им средства начать торговлю, необходимую для удовлетворения нужд всего бедного населения столицы, которое исключительно преследуется, с какими-то адскими целями, о которых ужасно и подумать. Государственный банк, если он внемлет нашей просьбе, должен немедленно объявить во всеобщее сведение о своей готовности помочь страшному бедствию торговцев столицы. Горе легче сносится, когда человек знает, что о нем заботятся, ему сочувствуют и не бросают его на произвол несчастных случайностей. Мы еще раз просим гг. Штиглица, Ламанского и их почтенных сотрудников обратить внимание на щукинцев и апраксинев, успокоить их своим участием как можно скорее, и дать им фактическое доказательство этого участия, дабы погорелые ни одного дня не терпели тех недостатков, с которыми их познакомило уничтожение самых дешевых торговых мест в столице. Банк, мы уверены, это сделает, и ум г. Ламанского найдет к этому средства. Нам ему не указывать их!

Скрываться нечего. На народ можно рассчитывать смело, и потому смело же должно сказать: основательны ли сколько-нибудь слухи, носящиеся в столице о пожарах и о поджигателях? Щадить адских злодеев не должно; но и не следует рисковать ни одним волоском ни одной головы, живущей в столице и подвергающейся небезопасным нареканиям со стороны перепуганного народа. Мы не выражаем всего того, что мы слышали; полиция должна знать эти слухи лучше нас, и на ней лежит обязанность высказать их, если она хочет заслужить себе доверие общества и его содействие.

<НЕПРИЯТНОСТИ РУССКОЙ ЛИБЕРАЛЬНОЙ ПАРТИИ

С.-Петербург, воскресенье, 24-го июня 1862 года

— ЛЮДИ, ЧЕРЕСЧУР СМЕЛЫЕ, И ЛЮДИ, ЧЕРЕСЧУР РОБКИЕ. — ПО ДВА СЛОВА ТЕМ И ДРУГИМ>

Русский либерализм никогда не был так опозорен, как в наши дни. Никакие усилия ретроградов не низводили его до того посмеяния и порицания, до которого его довели сумасшедшие демагоги, в которых желчевики и ретрограды стараются показать представителей современной либеральной партии. Безнравственное воззвание к молодой России, составители которого договорились до чертиков, дало возможность злословить друзей прогресса в кругах людей, читающих и верующих во всякое печатное слово.

Этой услугой честная партия здравого прогресса обязана русским монтаньярам и санкюлотам, воображающим, что народ может отказаться от собственности, бросить религию, разорвать брак, отвергнуть Бога и поднять руку против руки, даровавшей личную свободу миллионам людей, бывших до того живою собственностью. Зачем же смешивать безумцев с людьми, желающими воспитать общество таким образом, чтобы Государь видел возможность расширить наши права и дать государственной машине тот ход, который открывает стране возможность самодеятельности и саморазвития? Зачем смешивать людей, верующих в добрые желания своего Царя с людьми, которых вся цель — беспорядки? Мы уже не один раз говорили в нашей газете, что история повторяется; что с большим или меньшим, но во всяком случае неважным изменением, везде одинаковые обстоятельства вызывают одни и те же последствия. Крайние учения социалистов и проповеди красных демагогов во Франции произвели в народе этой страны ту печальную реакцию, следуя которой свободолюбивые галлы смеются над всякой либеральной идеей. Такое явление в порядке вещей. Оно — прямое следствие либерализма Марата и Робеспьера, проповедывавших свободу, равенство и братство и отрубивших тысячи голов парижской гильотиной. Испуганные таким положением люди убили своих либералов и пошли под покров деспотизма, с которым хоть нет той свободы, которая дает особенную цену жизни, зато целы голова и имущество. Это тоже понятно и весьма естественно! Один из наших остроумных писателей сказал, что если в комнате прикованы на цепи два человека, один в полном уме, а другой сумасшедший, способный откусить нос, то ничего нет мудреного, что здоровый невольник сам будет просить держать его на цепи, с условием не спускать с цепи и его сожителя, ибо иначе освобожденный сожитель непременно его изгрызет. Так люди, заявляющие свою способность изгрызть ближнего, заставляют некоторых здоровых, но робких и недальновидных людей, не нуждающихся ни в каком внешнем сдерживаньи, предпочитать цепь свободе в одной комнате с безумцами. Однако история, повторяясь, в то же время учит людей, чего должно избегать и к чему стремиться. “Счастлив тот, кого чужие беды научают осторожности”, — сказал один древний писатель, и сказал очень справедливо. Люди, живущие позже, могут устраивать свою жизнь лучше людей, живших раньше: опыт предков — их достояние. Народы, в известном смысле, могут быть подведены под тот же закон. История одних народов должна служить регулятором действий других, и кто пренебрегает историею, тот или сам не займет в ней никакого места, или займет такое же гадкое место, какое в ней отведено человеку, сгнившему под памятником с такою эпитафиею: