Ставрос. Падение Константинополя
Шрифт:
Марк обнимал ее, понимая, что слова не нужны, что он не найдет нужных слов, - и Феофано прижималась к нему, как к мужу. Иногда плакала в его объятиях от боли, телесной и душевной.
Никакой турецкой угрозы пока не брезжило – и дела войску не находилось: немало людей оставили лагерь, уехав к своим семьям. Многие византийские воины, даже те, кто служил в армии постоянно, перебивались мелкими работами, которыми раньше – и теперь – занимались чужеземные пленники и рабы; и нередко жили хуже рабов. Те воины, кого Феофано набрала в армию из мирных греков, тоже оставили ее ради
И Феофано знала, что сделала для греков главное – разбудила в них гордость, может быть, давно угасшую; послужила им образцом красоты и доблести, который, может быть, воссияет перед их глазами в смертный час!
Она вернулась в дом Льва Аммония, где пока было безопасно находиться, вместе с отрядом солдат, который еще могла прокормить на своей земле, с овдовевшим братом и, конечно, Марком – этот верный воин, друг и бывший возлюбленный стал ей нужен как воздух: не всякий муж так нужен жене.
Может быть, они так любили друг друга и нуждались один в другом именно потому, что не могли соединиться? Как часто любовь поддерживают надежды и мечты, а брак рушит ее! Как часто мужчина может восхищаться женщиной и склонять перед нею голову, лишь пока не обретет над нею власть мужа, - вот почему столько правительниц, прославившихся в истории, не имели мужей или лишились их…
И они оба понимали это теперь.
Несколько раз Феофано даже удерживала Марка у себя на ночь: сейчас, когда ее некому было утешать в постели. Но это случалось лишь потому, что она могла приказывать ему, а не он ей. Императрица засыпала в крепких мужских объятиях, а ее временный обладатель подолгу не мог уснуть – и спрашивал себя: не мог ли на его месте, волею случая, оказаться кто-нибудь другой?
И отвечал сам себе: мог бы. Царицы забывают преданных воинов так же, как мужья пренебрегают преданными женами… Но таких цариц, как Феофано, куда меньше, чем себялюбивых мужей: и пусть даже он заменим, Феофано ему не заменит никакая другая женщина.
– А ты не боишься, что будет ребенок? – спросил он ее в первую ночь – как когда-то в Константинополе.
– Ничего не будет, - ответила Феофано. – У меня по-прежнему нет кровей, тебе ли этого не знать!
Марк это знал, проведя у ее ложа столько дней и ночей, – сделавшись царицей, Феофано перестала быть обыкновенной женщиной.
Она продолжала поиски своей филэ, тоска ее и страх за подругу не утихали, и не могли бы утихнуть. Но она искала Феодору больше для себя, чем для Феодоры, - чтобы помнить, что Метаксия Калокир еще что-то значит в глазах Бога. Про себя Марк думал, что едва ли эти две женщины еще смогут соединиться при жизни: брачные цепи никогда уже не свяжут одну из них, но вторую едва ли отпустят.
И он наслаждался тем счастьем, какое еще мог иметь, - лишь истинно зрелые люди, на самом деле, могут быть счастливы настоящей минутой, а не надеждами. Греки созрели душой намного раньше османов – и, как взрослые, уступят место нетерпеливым и жадным детям.
Феодора
Она жаждала любви, познания, творения, свободы – всего того, что в изобилии предлагается мужчинам и что получают лишь немногие женщины, как дорогой подарок судьбы! Немногим женщинам позволяется желать; им позволяется лишь быть желанными.
Иногда Феодоре даже хотелось, чтобы пришли турки и покончили с этой неизвестностью. Нет, она не боялась за детей – она приказала бы своим воинам убить их, а потом и себя: как поступали уже многие женщины, окруженные врагами. Но потом Феодора понимала, что это мысли, порожденные отчаянием и страхом… страхом, в котором жили все греки в черные годы: стоило задуматься о смерти, как она сознавала, насколько хочет жить – и чтобы ее дети жили!
Когда пошла третья неделя со дня отъезда Валента, Феодора приказала Леониду и Теоклу, самым верным людям, все желание и счастье которых заключалось друг в друге, разведать – нет ли пути отсюда. Попытаться договориться с разноязыкими азиатами, приносившими им лепешки, свежий сыр и молоко из селений внизу, представлялось бесполезным: без Валента пленнице было очень трудно определить, кто из азиатов понимает по-гречески, и эти стрелки и скалолазы как будто теряли способность к человеческой речи, когда видели женщину своего господина. Это была не столько преданность – сколько враждебность и объединение против женщины, свойственные диким людям.
Они, пожалуй, сами убили бы ее и ее детей еще до прихода врагов – не потому, что ненавидели, и не потому, что хотели для себя; а только потому, что не пожелали бы отдать или отпустить!
Но ее греки, драгоценные товарищи и помощники, всегда готовы были рискнуть жизнью ради свободы, своей и своей госпожи. И когда она почувствовала в себе такую готовность, Леонид и Теокл согласились без колебаний.
– Только не следует идти нам вдвоем – могут что-нибудь заподозрить, - предупредил Леонид.
Феодора улыбнулась. Теперь, когда терять осталось так мало, и страх почти прошел.
– Почему не следует? Всегда можно сказать, что вы ходили охотиться. Заподозрят, если уйдет кто-нибудь один, ведь вы никогда не разлучаетесь!
Она позавидовала в эту минуту воинам, стоявшим перед ней в обнимку, - точно какой-нибудь олимпиец со своим земным избранником; или два бога-олимпийца. Темноволосый Леонид промолчал в ответ на ее слова; зато светлокудрый Теокл притянул друга ближе и просиял улыбкой: