Ставрос. Падение Константинополя
Шрифт:
– А может, тебе отступиться от нее? Кто знает – может, она счастлива? – спросила патрикия.
– Нет! – вырвалось у Леонарда.
Он на самом деле напоминал Валента куда больше, чем ему казалось самому. И, пожалуй, в свое время гремел такими же деяниями. Два героя Византии!
– Но пока… ты ничего не сможешь сделать, да и только навредишь самому себе, не говоря о ней, - сказала Феофано. – Мне думается, Валент увез ее куда-то в Азию, в Каппадокию, и спрятал в горах – пока все не кончится! А там…
– Да, -
Он побледнел, карие глаза потемнели и застыли – он прекрасно понимал, чего можно ждать. Закрыл лицо руками.
– Я бы пожелал ему смерти, немедленной, - прошептал комес. – Но это невозможно – никому из нас нельзя избавиться от него! Какая насмешка, василисса!
– О, это наверняка устроил мой покойный муж, - сказала Феофано; она мрачно посмеивалась. – Хотя – не слишком ли тонка и хитроумна для него подобная месть?
Леонард вскинул глаза – Феофано и шутила, и была очень серьезна.
– Ты думаешь, мертвые могут так мстить живым? – спросил он.
– Почему бы и нет? – отозвалась Феофано. – Я прожила долгую жизнь, но, двигаясь к смерти, поняла только одно: смерть слишком великое событие, чтобы охватить ее нашим ничтожным разумом!
Они помолчали, словно ощутив, как давят стены этого дома. В самом ли деле они давили – так, что грудь спирало; или обоим собеседникам, слишком развитым и чутким, лишь представлялось?
И тут послышались чьи-то шаги; шаги замерли на пороге. Феофано спокойно повернулась.
– Брат, - произнесла она, - это комес Флатанелос! Подойди и поприветствуй его!
В самом деле – что такое патрикий Нотарас рядом с Валентом?
Фома медленно подошел. Волосы у него отросли почти до плеч; он несколько расплылся, несмотря на свое горе, - и комес, оглядывая соперника с головы до ног, подумал, что именно таким и должен был сделаться муж Феодоры, от которого он столь долго страстно мечтал освободить ее!
Что ж, такие страстные желания боги исполняют…
Комес встал и протянул патрикию руку. Фома, с иронической улыбкой, пожал его руку: вялым, коротким пожатием сибарита-римлянина, который во всем разочаровался – и во всем, что повидал, и во всем, чего еще не видел в этой жизни!
– Рад наконец видеть вас в моем доме, - сказал он. – Моя “Клеопатра” все еще дожидается своего хозяина в Золотом Роге – но едва ли мы еще когда-нибудь прокатимся на хеландии вместе!
– Как знать, - серьезно сказал комес.
Оба сели.
Фома надолго замолчал, устремив взгляд в пол. Комес несколько раз открывал рот – но понял, что все, сказанное им, будет неуместно и даже оскорбительно. Феофано вполголоса приказала принести вина также и брату – хотя патрикий и без этого слишком налегал на вино в последние месяцы…
Потом Фома вдруг поднял голову и скользнул по фигуре комеса взглядом, с каким-то странным детским любопытством.
– Я думал, что это у вас борода, как раньше, -
Комес усмехнулся.
– Ну да, сбрил – по-европейски, - ответил он, касаясь своего подбородка. – В католических странах не любят бород, хотя европейцы очень неопрятны… Но они много внимания уделяют внешности и манерам, не заботясь в действительности о своем теле – о том, что спрятано под одеждами!
Оба поморщились. Но патрикий даже не видел ничего из того, что перевидал, перенюхал и перещупал комес! Фоме Нотарасу все приносили готовым, чтобы он обогатил свой тонкий разум!
А потом вдруг Фома сказал:
– Я хотел посоветоваться с вами… Вы, конечно, объездили весь свет, пока мы сидели здесь…
– Сидели! Нет, вы не сидели, - усмехнулся Леонард.
Кто-то, может, и сидел – но не след всех мерить по себе…
– Что вам угодно знать? – спросил он: почему-то с этим человеком и хотелось перейти на “ты”, как со старым знакомым и невольным союзником, - и никак невозможно было перескочить. Фома Нотарас был самый большой римлянин из них троих! И, вероятно, - намного легче мог бы сделаться европейцем!
– Я хотел поговорить с вами… о Священной Римской империи, - прошептал Фома, косясь на сестру: как будто даже ей не следовало присутствовать при такой беседе. Феофано, конечно, никуда не двинулась – только едва заметно презрительно улыбнулась.
“Ищет пути к отступлению!” - подумал и комес.
Что ж, едва ли Фому Нотараса можно было в этом упрекать…
Феофано поднялась.
– Кажется, вы хотите поговорить наедине!
– сказала она, бросив взгляд на брата. От этого взгляда он чуть не вжал голову в плечи. – Не буду мешать!
Она стремительно вышла.
Оставшись вдвоем, два бывших соперника долго смотрели друг другу в глаза – комес со спокойным пониманием, в котором даже не было презрения; а Фома стыдясь, то и дело опуская взгляд и снова поднимая.
– Я никогда бы не бросил здесь моей жены и детей, пока еще есть надежда, - прошептал он: наполовину догадываясь, наполовину зная, что привело Леонарда Флатанелоса в дом сестры. – Но с каждым днем…
Леонард кивнул.
– Конечно, - сказал он. Фома отвернулся, не вынеся спокойного, доброжелательного взгляда комеса. – Я расскажу вам все, что знаю, патрикий, - закончил Леонард.
Фома, страдая, вдруг схватил его за руку.
– Прошу вас… давайте говорить друг другу “ты”, как братья! Теперь мы все братья, что бы нас ни разделяло!
Сделать такой шаг было комесу труднее всего – даже с Валентом легко получалось “ты”, но не с этим мужем Феодоры, который не сумел ее устеречь.
Леонард кивнул.
– Хорошо, согласен. Задавай свои вопросы.
Он надеялся, что сможет отвечать достаточно пространно, чтобы успеть привыкнуть к новому обращению с патрикием.