Ставрос. Падение Константинополя
Шрифт:
Раньше он говорил, что помогал в родах своим кобылам, - но ведь лошадь это совсем не то, что женщина! Лучше женщина или хуже – зависело, конечно, от веры и обычаев; но смущение перед женой испытывали все мужчины…
Валент заявил, что, как первым двоим, будет помогать рождаться и третьему своему сыну: повторил, что будет сын, с такой горделиво-мрачной уверенностью, что Феодора не посмела возразить, как во все предыдущие разы.
“Фома не вынес бы, если бы увидел мои роды. Или навсегда отвернулся бы от меня после такого зрелища”, - подумала
Ей подумалось, что ребенок останется некрещеным, – где-то поблизости были скальные православные церкви, но, по словам Валента, к ним было слишком опасно добираться: тем более с младенцем.
С каким-то суеверным упрямством Феодора искала в своих свитках упоминание о символе, который носила на шее вместо креста, - хотя не верила в него так же, как не верила теперь и в крест; но ничего не нашла. Не успела – пришел срок.
Феодора не испугалась: она успела дойти до Магдалины и позвать ее на помощь, прежде чем подняться в спальню и лечь. Но прежде, чем вернулась Магдалина, вбежал муж – нетерпеливый, еще более счастливый и грозный, чем всегда.
Магдалину он до жены не допустил.
– Зачем нам эта монахиня? – спросил младший Аммоний, всегда с плохо скрываемым отвращением взиравший на глухое белое покрывало кормилицы. – Она только испортит нам ребенка! Мы прекрасно справимся вдвоем, как вдвоем его делали!
Он засмеялся и подмигнул Феодоре, которая сидела на кровати, держась за живот и часто дыша. Ей не хотелось ложиться, вспоминать о женской беспомощности: и Валент ее в этом поощрял.
Поймав взгляд мужа, московитка стала перечислять, что ей нужно для родов, - Валент ее прервал:
– Я все знаю!
Он склонился над ней и развязал тесемки ее штанов, потом сдернул их и распутал набедренную повязку. Затем вышел и надавал распоряжений слугам, приказав накипятить воды, принести нож и чистые простыни.
Потом вернулся и сел около жены, приобняв ее и поглаживая ее живот; теперь Феодору охватило сильное смущение, даже страх, желание прогнать его, но это было уже невозможно. Когда накатывали схватки, она сдерживалась – потому, что не желала показать слабости при этом горце! Но потом с изумлением поняла, что терпеть не так и трудно; и рядом с Валентом боль словно уменьшалась.
Иногда она вскрикивала, и Валент целовал ее, утирал пот с ее лба. Боль делалась сильнее – но это была бодрящая, творящая боль; и когда вернулись слуги, неся горячую воду и тряпки, Феодора почувствовала, что они едва не опоздали!
Она откинулась на постель и через несколько минут усилий с криком, сжав руку мужа, вытолкнула вопящего ребенка. Еще не увидев его, московитка мгновенно поняла, что это – сын; и поняла, что он будет черен, прекрасен собой и дик, как его отец.
Валент прежде роженицы схватил на руки красного сморщенного младенца, который оглушительно вопил, как ни один из ее детей, появившись на свет; горец высоко поднял его, крича,
Когда мальчика обмыли и положили на грудь матери, она увидела, что его голову покрывают черные, как смоль, волосы; он сучил ножками так, что пнул Феодору еще чувствительнее, чем уже пинал ее изнутри.
Она раскрыла ворот рубашки, и мальчик тут же жадно присосался к ее груди. Феодора вскинула глаза на мужа – она не знала, что думать обо всем этом! Случилось огромное событие: и она не знала, счастье это для нее или горе!
– Как мы назовем его? – спросила московитка Валента. Впрочем, могла бы и не спрашивать.
– Львом, конечно, - ответил муж, восторженно глядя на свою семью. – Он будет так же грозен, как мой старший брат!
Феодора прижала к себе младшего сына, который жадно причмокивал, шаря по ее груди ручками, так же беззастенчиво, как его отец, – и вдруг у нее сердце захолонуло от страха за старшего: своего Варда, отважного, прекрасного и разумного не по годам. Нет, он походил не на отца – хотя ум и чувствительность, конечно, взял у него: Вард напоминал другого человека, которого Феодора, наверное, никогда уже не увидит…
“Если он не падет, защищая Константинополь, если случится чудо и мы встретимся - мне нельзя будет даже заговорить с ним, Валент его убьет…”
И два ее мальчика будут враждовать так же, как враждуют эти двое мужчин, хотя они и сыновья одной матери! Валент и Леонард тоже родились от одной матери, которую скоро изнасилуют турки!
Муж сел рядом, обнимая их обоих, - теперь он был настоящий муж ей.
– Я хвалю тебя – и тобой горжусь, маленькая царевна! Ты очень хорошо потрудилась для меня!
Феодора опустила глаза, щеки запылали под взглядом Валента.
– Он заснул, - сказала она; маленький Лев только что отвалился от ее груди, сразу потяжелев в материнских руках. – Позови теперь Магдалину, пусть поможет его спеленать и уложить.
Валент нахмурился, это ему не понравилось, - но он встал без возражений и вышел. Скоро вернулся с кормилицей, которая улыбалась, складывая руки, умильно глядя на малыша.
Феодора улыбнулась в ответ, хотя у нее еще болело тело и ее клонило в сон, - за все годы, что итальянка была с ней, московитка так и не смогла полюбить эту женщину, свою преданную помощницу; и ей сейчас стало стыдно за себя.
Магдалина переменила простыни на постели и спеленала мальчика, который спал сейчас так же крепко, как жадно ел и сильно брыкался.
Не удержавшись, нянька поцеловала Льва и перекрестила: католическим крестом, который у нее получался при большом волнении, хотя она долгие годы была православной.
– Когда вы его окрестите? – спросила она, подняв глаза на хозяина.
Обычно эта крестьянка была тиха и не вмешивалась в господские дела; но когда доходило до веры, она становилась тверда как кремень и не боялась воспротивиться никому. Правда, и случаев таких до сих пор представлялось мало…