Ставрос. Падение Константинополя
Шрифт:
Она сложила руки на коленях, щелкнула суставами.
– Но он хочет жить на две веры… а вернее сказать, все веры хочет подчинить своей страсти: а так уже нельзя. Даже в языческие времена было нельзя! Мойры измеряли путь каждого мужчины, и каждый умирал в свой срок, с каким бы богом ни пытался сравняться…
– Если человек сравняется с богом и над ним больше не будет закона, он станет очень несчастен, - вдруг серьезно сказала Аспазия. – Высший бог всегда должен быть!
Феодора усмехнулась.
– Не бойся, Аспазия, высший бог неистребим! И чем больше Валент с ним борется, тем
Помолчала и прибавила очень серьезно:
– Господи, помилуй раба Валента.
Валент долго не приходил к своей жене, и Аспазия, которая стала спать в комнате хозяйки, тоже не видала его: а потом московитка нашла своего мужа пьяным в общем зале. Он напился из-за нее, как когда-то напивался патрикий Нотарас!
Феодора растормошила македонца и, подняв его, увела в постель: постелив ему в другой комнате. Он не возражал.
Потом, когда муж проспался, Феодора пришла его проведать, принеся рассолу, - Валент выпил все быстро и, казалось, благодарно… Потом удержал жену своей сильной рукой. Она не противилась.
Ей и в этот раз, как во все прошлые разы - до покушения на Аспазию, до рождения сына - было хорошо с ним: несмотря ни на что, Валент Аммоний оставался мужчиной, заслуживавшим этого имени. И тело, и душа Феодоры помнили его любовь.
Потом он надолго удержал жену рядом с собой – смотрел ей в лицо, гладил ее волосы и щеки; хотел объясниться с ней – и не мог. И Феодора понимала все, что сейчас Валент хотел сказать ей: принимать под свою защиту многих женщин – древнейший обычай, и для турок, пожалуй, мудрый! Особенно теперь, когда столько мужчин гибнет в войнах! Но они-то были не турки: и никогда ими не станут!
Она никогда такой не станет – раньше умрет…
Валент отпустил жену и отвернулся от нее со вздохом. Он так ничего и не сказал.
Феодора молча встала и ушла: по ее лицу текли слезы.
На другой день Валент опять напился.
А потом собрался и уехал в Константинополь, не простившись ни с кем из домашних.
========== Глава 88 ==========
“Княгиня Ольга получила в крещении имя Елены – как я удивилась, когда узнала это! Недаром Валент сравнивал меня с Ольгой, а Феофано – с Еленой. Господи, знаки провидения повсюду – нужно только открыть глаза, и увидишь их. Хотя это очень страшно.
Я теперь не любомудрием занимаюсь, как это любят греки, - а веду дневник, подобно римлянам в походах. Мне есть что рассказать – иной полководец столько во всю жизнь не увидит, сколько довелось мне!
Хотела бы я сейчас узнать: есть ли что-нибудь новое в европейской мысли - или люди запада так и остались там, где застала их церковь, заморозившая мысль в полете на века? Может быть, это мы ошибаемся, не зная ученых Европы, - смеясь над ними из-за моря?
Но мне думается, что нет. Им дай бы бог догнать римлян и греков и отмыться от своей грязи – и только тогда можно говорить о новом, о будущем! Где бы мы были, если бы не церковь, к этому времени?
Где угодно – но не здесь. И неизвестно, к лучшему или к худшему.
Мне кажется, что невежество и всевластие церкви
Затем мы и были изгнаны – учиться; и пока еще можем только получать розги!
Валента нет уже третью неделю – опять. Я не знаю, как долго добираться отсюда до Города, он мне не говорил, и мои тоже не знают; может быть, Валент в пути, а может, уже и погиб. Мне будет очень больно, если так, - я уже плачу! Я полюбила этого злодея; и, кажется, никогда не разлюблю.
Женщина в супружестве почти всегда любит – как иначе она сможет отдаваться? Но Валент этого стоил.
Я говорю о нем так, точно мой муж уже мертвец. Господи, спаси.
Хотя бы мои дети здоровы – уже за это можно бесконечно Бога славить. Вард, мой царевич, просто золото. Он видит, когда тяжело приходится его матери, когда страшно сестре. Вард даже пытался играть с моей дочкой, чтобы ее развлечь, - хотя ему самому только четвертый год!
Но им уже не по пути – моя малышка уже испытала женскую долю: Анастасия сидит со мной и маленьким братом в комнатах, пока Вард резвится снаружи. Теокл вырезает детям игрушки – я и знать не знала, что он такой мастер! – но его куклами и лошадками играет одна моя дочка, а Вард предпочитает живые и опасные забавы. Однажды, когда я сидела с младшеньким на скамье у дома, Вард поймал за хвост змею, приняв ее за ящерицу! Мальчик тут же выронил ее, и она уползла в траву. Сама не знаю, как гадюка не укусила его, а я не умерла тогда от страха! А он почти не испугался.
Вард сам делает себе игрушки, которые сам же и ломает, наигравшись всласть; и мастерит новые. В нем уже бурлит мужская страсть: страсть к творению и разрушению.
Но он не убийца. Я ни разу не видела, чтобы Вард попытался подбить камнем птицу, хотя, наверное, смог бы – я видела, как сильно и метко он кидает камешки в цель.
Не знаю, благословил ли Бог хоть одну мать лучшим сыном, чем мой. Если я потеряю Варда, мне этого не пережить!
Мой Лев пока не показал себя – хотя Вард сам приходил посмотреть на брата и спросить о нем, зная, что матери это понравится. Мой младший пока только ест, спит и набирает силу. Он крепок и спокоен – никогда еще не хныкал от нездоровья; но когда моему Льву нужно что-нибудь, а ему долго не подают, он кричит так, что лопаются уши, пока не получит.
Он слишком еще мал, чтобы воспитывать его, - но, чует мое сердце, что, как и его отца, Льва придется вынуждать болью, угрозами и чудесами смирять свои страсти: потому что он тоже всегда будет чувствовать себя правым, пока силен. Что ж, нет на земле такой силы, против которой не нашлось бы другой силы!
Чему я больше всего радуюсь теперь – так это тому, что Вард никогда не назовет Валента отцом. Он уже достаточно разумен для этого. Я рассказала сыну, что нам пришлось уехать от отца, - и мой сокол понял и поверил! Я спросила, каким он помнит отца, - и Вард сказал: у него волосы как солнце.