Ставрос. Падение Константинополя
Шрифт:
Что ж, Фома Нотарас заслуживает того, чтобы этот прекрасный мальчик вспоминал его как своего родителя: точно Аполлона, о котором можно только грезить, но не приблизиться.
Вард был почти не ранен этим расставанием, потому что отец почти не занимался им; думаю, что Фома тоже не слишком страдает по нем, а если и мучается, то только своей виной, а не любовью.
А что же моя царица?
Только сейчас я понимаю, что писала все это словно послание ей – послание, которого она не получит. Феофано всегда стоит у меня за плечом, незримо
Феодора подняла глаза и огляделась, как будто могла увидеть что-нибудь новое. Она сидела на том самом камне, из щели в котором выползла змея, едва не ужалившая ее любимого сына. Сидела в одиночестве: без Валента никто не препятствовал ей в ее нуждах и прихотях, точно московитка была действительно женой этому горцу и госпожой его хозяйства. Если бы так!
Феодора поплотнее обернула голову и шею платком, в который куталась от ветра. В низинах в это время было еще тепло – но здесь ей, особенно в первые месяцы после родов, опасно было застудиться.
Московитка хмурила лоб, темные брови сходились в переносье, темные глаза горели. Она в своем платке, с косой через плечо, напоминала истовую богомолицу – но стоило перевести взгляд на ее ноги в неизменных сейчас теплых штанах под юбкой, как впечатление развеивалось.
Она покусала перо и, окунув его в чернильницу, пристроенную рядом в углублении на камне, опять склонилась над своим листом.
“Я сейчас пишу только затем, чтобы сохранить рассудок. Не описать, как мне тревожно за всех! И боюсь, не придется ли отдать младшего сына?
Конечно, я буду бороться за него; но борьба окажется слишком неравная. Нечего надеяться, что Валент оставит Льва мне: мы с младшим сыном останемся вместе, только если я войду в гарем этого человека без всяких понятий о добродетели, что божеских, что турецких. Валент слишком македонец, чтобы бояться небесных громов! Или, по крайней мере, - он до смерти будет вести себя так, точно ничего не боится: сколько бы душ этим ни погубил.
Не буду лукавить перед собой – порою мне даже хочется, чтобы Валент забрал себе Льва, как вознаграждение за гибель брата. Им и лучше всего быть вместе, так они похожи! А нам Лев принесет только горе, я чувствую это!
Теперь кончаю. Господи, помилуй Леонарда, который сейчас там, в Константинополе, с моим мужем…”
И вдруг Феодора ахнула и выронила перо, которое тут же исчезло в траве. Она встала, под ногой что-то хрупнуло: не то сучок, не то ее перо; она даже не заметила.
Феодора только в эту минуту поняла, что ничего на самом деле не слышала о том, где сейчас Леонард, - а давно уже думает о комесе так, точно он в Городе, с императором! Леонард Флатанелос тоже мог давным-давно погибнуть – а она так уверенно причислила
– Леонард жив, - прошептала Феодора, улыбаясь; ее сердце пело в груди. – Он жив, я это знаю! И он совсем не так далеко!
Она захлопала в ладоши и засмеялась. Потом закружилась на месте, отплясывая какой-то дикий танец, танцевать который позволяли только штаны. А если Константинополь устоит – ей опять придется забыть о штанах…
Нет – не устоит!
“И я могу сейчас носить все, что хочу, - это время, когда позволено все, время, когда из обычаев разных народов выхватываются и присваиваются лучшие… сохраняются только лучшие!”
Феодора свернула свои записки и, взяв под мышку, пошла домой к маленькому Льву, не то смеясь, не то плача. При мысли о том, что Леонард может быть рядом, может помнить о ней, ей хотелось сотворить какое-нибудь безумство: начать швыряться камнями, как Вард, или… бежать отсюда…
Феодора остановилась: ей послышался шорох в кустах тамариска. Нет, не змея: кто-то большой и тяжелый!
Красно-бурые толстые ветви хрустнули, подаваясь в разные стороны, и навстречу ей явился Теокл. Он тяжело дышал; когда Феодора в изумлении откачнулась, выставил ладони, словно чтобы помешать ей бежать.
– Куда ты так спешишь? – воскликнула хозяйка. – Что-нибудь случилось?
Случилось! Не иначе!
Феодора ахнула и рванулась вперед; воин перехватил ее и удержал.
– Постой, госпожа! Все хорошо, я спешил только поговорить с тобой, пока нас никто не слушает!
– Как ты можешь это знать? – воскликнула Феодора.
Теокл быстро прижал палец к губам. Потом склонился к ней и прошептал:
– Мы знаем… мы тоже научились следить, как эти дикари! Мы сейчас можем сказать, когда их нет рядом! А ты приучила их к тому, что бродишь одна, - они и вовсе перестали смотреть в твою сторону! Это тоже люди!
Он рассмеялся. Феодора нечасто видела своего охранителя так близко – он, как и патрикий, будучи светловолосым и светлокожим, тоже казался моложе своего возраста: но сейчас Феодора ясно увидела, что лицо Теокла прочертили морщины, а длинные волосы пробила седина. Ему было далеко за тридцать лет. Но он был куда надежнее и мужественнее патрикия, хотя всегда предпочитал женщинам мужчин…
Теокл взял ее под руку и отвел под деревья – две сосны и густой тамариск с другой стороны как раз прикрыли их.
Феодора оперлась о ствол между ветвей, с удовольствием и тревогой ощущая, как обнажившиеся по локоть руки колет хвоя.
– Что ты хотел мне сказать?
Теокл стал прямо перед ней, уперевшись руками в дерево по обе стороны от нее. Его серые глаза поблескивали решимостью, которая даже испугала московитку.
– Нам нужно бежать отсюда, пока он не вернулся.
Феодора прикрыла глаза; несколько мгновений еще ощущала дыхание и жар тела своего охранителя, потом он отодвинулся.
Она опять посмотрела на него.