Ставрос. Падение Константинополя
Шрифт:
Они вдруг почувствовали, что стоят – точно островок посреди бушующего океана. Их оставили здесь до дальнейших распоряжений патрикия или других господ. Аспазия совсем забилась в угол, куда дальше уязвимой госпожи: так что в ворохе покрывал и меховых одеял виднелись только рыжая челка и нос.
Феодора вдруг разгневалась.
– Удивительно, что о воинском призвании мужчин мне рассказывает скульптор, который никогда не оскользался в грязи и крови, не видел сражений! Хуже всего… высокопоставленные люди искусства,
Олимп склонился к ней и сжал ее плечо:
– Успокойся – успокойся.
Он нисколько не рассердился, только тревожился за нее. Феодора фыркнула и опять потянулась к занавеске: если их сейчас не выпустят, она вылезет сама.
Но тут открылась дверь, на ковровый пол лег квадрат ослепительного света, и на пороге возник Фома Нотарас, подобный Фебу. Феодора почти успела забыть, как он хорош. Патрикий улыбался.
– Любовь моя, ты можешь выходить.
Он не посмотрел ни на кого больше в повозке – и Феодора тоже. Она встала и взяла патрикия за галантно поданную руку.
Они вышли на улицу, на камни мостовой, - и над Феодорой опять раскинулся Город, в который она почти не надеялась вернуться. Вокруг них толклось много людей, которые шумели, занимаясь своими делами; но Феодоре ее спутники и защитники сейчас показались ничтожными.
Необъятная красная София, увенчанная горящим на солнце крестом, опять осеняла их, довлела над всеми чувствами. Золотые ворота; огромные колонны, носящие немеркнущие древние имена… Большой дворец… Большой цирк…
Патрикий обнял ее за плечи.
– Я говорил тебе, что мы вернемся, - и вот мы опять здесь.
Феодора засмеялась, как будто свершилось чудо, и обняла его обеими руками за талию. Море, солнечные отблески которого попадали им в глаза, подарило миру перл, сияющий среди городов. Казалось, только теперь Феодора смогла вполне оценить Константинополь.
Конечно – она впервые взглянула на него глазами образованной ценительницы, аристократки. Насколько же убог взор темного человека!
– Куда нам теперь? – спросила московитка. – Во дворец?
Фома засмеялся, и впервые за этот разговор в его бледном лице выказалось что-то хищное.
– Нет, дорогая, сейчас не все так просто. Мы уже не дома.
Он прижал ее к себе и набросил свой алый плащ. Феодоре показалось, что он так сделал, потому что на них смотрели и видели.
– Сейчас я отведу тебя в тот дом, где всегда останавливался, приезжая в Константинополь… мы там поселимся вместе, - сказал патрикий. Его выразительные серые глаза сделались ледяными и отстраненными. – Пока не выясним, что там готовили нашему государю в кухнях Большого дворца.
Феодора кивнула: ей было почти ничего не понятно, и, вместе с тем, понятно очень много. Господин взял ее под руку.
– Ты ведь хочешь прогуляться со мной? Я понимаю, как ты соскучилась по свежему воздуху.
Он
– Весной в Царьграде еще не так смердит, как летом.
Феодора засмеялась; но тут же осеклась. Она вдруг оглянулась на повозку и уперлась.
– А как же Аспазия и Олимп?
Фома поморщился и нетерпеливо потянул ее прочь.
– Вылезут и догонят нас. Куда они денутся!
Ей уже не хватало Олимпа, неразлучного спутника в дороге и умного друга, но сейчас Феодора предпочла промолчать.
Они медленно пошли вперед, среди пеших слуг, разбиравших поклажу, и конных воинов, и все одинаково давали им дорогу. Фома иногда кивал и улыбался, но ни разу не поклонился.
“Он теперь в силе, - подумала Феодора, и ее приятно защекотало это чувство.
– Он в силе, потому что при Константине… фаворит… осведомитель”.
Как бы то ни было, Феодора наслаждалась прогулкой: особенно когда высмотрела, что Аспазия и Олимп идут следом, и повозка катит тоже. Впрочем, ни слуги, ни возница не приближались, позволяя хозяевам оставаться наедине. Фома посматривал по сторонам, словно предупреждая нападки черни, - но никто из простолюдинов не осмелился даже подать голос, не то что тронуть их.
– Чтобы тебя почитали, Феодора, нужно держаться как господин, - сказал патрикий, взглянув на нее и удовлетворенно улыбаясь. – Часто этого совершенно достаточно.
Феодора помрачнела.
– А я думала, что нужно делать благие дела, служить народу!
– Это неплохой путь, - согласился любовник: но согласился, насмешливо улыбаясь. – Но очень долгий. Манеру и репутацию запоминают и преклоняются перед нею гораздо раньше… И такое поклонение нужно толпе не меньше, чем хлеб, а то и нужнее!
Тут Феодора охнула, схватившись за живот, и с патрикия сразу же слетела светская насмешливость. Он поддерживал подругу, пока не стало ясно, что ребенок только напоминает о себе, а не рождается.
– Надо было довезти тебя! – сказал Фома. Феодора мотнула головой.
– Ну уж нет… Я и так уже почти разучилась пользоваться ногами! Не бойся, я здорова!
Они пошли дальше – и вдруг Феодора застыла как вкопанная. Патрикий крепко схватил ее за руку:
– Что такое?..
Феодора сжала губы; она совсем побледнела.
– Идем.
Фома быстро повел ее вперед, крепко держа под локоть. “Надо было доехать – а дома ей нужно сразу лечь, - думал он. – Бедняжка! Зачем я вообще взял ее с собой!”
Тут Феодора вдруг заговорила с ним: у нее был глухой сдавленный голос.
– Я видела женщину… русскую женщину… Ее.
Фома не сразу понял, кого подразумевает Феодора: а когда понял, оторопел.
– Мать того евнуха?
Феодора дернулась при таких словах, как будто хотела вырваться; но господин, конечно, не пустил.