Ставрос. Падение Константинополя
Шрифт:
Нет: она не станет прятать глаза – вернулся же во дворец он, Микитка, и вернулся, несомненно, своею волей!
Феодора подошла к юноше, улыбаясь, - а темные глаза ее недобро блестели.
– Здравствуй, Никита, - сказала она. – Какими судьбами ты здесь?
Микитка поднял голову – серые глаза взглянули в карие. Он не улыбнулся, не усмехнулся: еще бы он посмел усмехнуться!
– Это твой сын? – спросил евнух.
– Мой, - подтвердила Феодора, погладив щечку ребенка.
Тут Микитка улыбнулся – слабо, как улыбаются люди, скрывая от всех
– У наших тоже скоро будут дети… принимать некому. И голодно. Как бы не померли, - серьезно сказал он.
Феодора нахмурилась.
– Зачем ты здесь? И как сюда попал? – уже требовательно спросила она.
– Вместе со стражниками, - тяжело вздохнув, ответил евнух. – Я ведь живу у русских дружинников Константина, которые здесь смолоду служат. Пришел сам на службу проситься.
Феодора несколько мгновений раздумывала, едва дыша от волнения… она начинала кое-что понимать, что-то большое и страшное… а потом сказала Микитке:
– Стой здесь! Я сейчас вернусь.
Юноша кивнул. Он прислонился к холодному золоту стены, скрестив руки на груди.
Пока Феодоры не было, Микитка успел подумать: не унести ли ему ноги, и раздумать. Он все-таки верил этой женщине, хотя она и стала женой греческого патрикия!
Спустя довольно долгое время Феодора вышла одна и остановилась, поправив низко спущенный узел волос, переплетенный косами. На ней было легкое греческое нижнее платье без рукавов, хитон… а сверху длинное распашное платье с рукавами, вроде летника. Еще полноватую талию перетягивал золотой пояс из звеньев, в каждом из которых переливалась крупная жемчужина.
Ишь как нарядилась – не иначе, собралась к очень высокому греческому господину, и господину светскому! Микитка сам не заметил, как научился рассматривать женские и мужские наряды и понимать их значение: это умели женщины и евнухи.
Феодора напряженно улыбнулась юноше и коснулась его плеча горячей рукой.
– Идем со мной.
Микитка замер.
– Куда?
– К василевсу, - ответила Феодора. – Быстро! Я представлю тебя и попрошу за тебя… только государь не любит многословия, и ждать не любит: он военный человек…
– И слава богу, - пробурчал Микитка.
Теперь он боялся - постыдно боялся, совсем как тогда, когда его в первый раз тащили к Иоанну. Но теперь ему совсем не годилось трусить - он отвечал не только за себя, а и за множество других жизней. И пока они шли, юный евнух попытался опять собрать в голове заготовленные слова, с которыми обратится к государю. Слова растрясывались и рассыпались.
Дружинники провели его до гинекея и там оставили - к женщинам они не имели права входить, и куда вести евнуха дальше, не знали; Микитка думал уже пасть в ноги императрице, но тут натолкнулся на эту женщину…
Не похожа ли она на Феофано?
И тут вдруг московитка, превратившаяся в благородную гречанку, остановила его и толкнула к стене. Опустилась перед ошеломленным юношей на колени и положила руки ему на плечи.
– Запомни, - прошептала она, вглядываясь ему в
Микитка не мигая смотрел на Феодору. Его лицо было бледным и очень взрослым.
– Я давно знаю, что все старшие лгут, - сказал он. – Как же жить?
Феодора улыбнулась и, обняв его, поцеловала горячими сухими губами.
– Важно помнить, во имя чего ты лжешь, Никита, - сказала она. – Только так и можно жить!
Они помолчали; а потом Феодора тихо велела:
– Расскажи мне все, что можешь, чтобы я знала, какими словами говорить о тебе с Константином!
Микитка набрался храбрости – и рассказал все, что мог: стараясь помнить, во имя чего он сейчас лжет.
Потом они пошли дальше. Микитка вспоминал, узнавал эти палаты: мозаики, составлявшие галерею императоров; статуи-держатели, статуи-фонтаны и просто украшения; сквозную резьбу в камне, тонкую, как лиственный узор на свету…
Какая красота! И каким людям служит! Чтобы научиться понимать эту красоту, нужно погубить душу и уподобиться императорам ромеев.
У дверей в императорскую спальню Феодора приказала Микитке подождать. Она повелительно заговорила с часовыми, охранявшими двери, - и, казалось, одним движением темной брови заставила их расступиться. Микитка вошел следом за своей покровительницей.
Он увидел человека, похожего на чудом помолодевшего Иоанна, - такого же красивого, но не старчески благолепного, а мужественного, - и вдруг понял, что нельзя падать ему в ноги. Микитка только низко поклонился, прижав руку к бьющемуся сердцу. Через несколько мгновений выпрямился.
Константин некоторое время пристально смотрел ему в лицо своими светлыми глазами; а потом обратился не к юноше, а к Феодоре:
– Вы знаете его, госпожа?
– Давно знаю, великий василевс, - ответила Феодора, бегло улыбнувшись испуганному Микитке. – Это русский юноша – мой сородич. Он верно служил вашему брату, императору Иоанну, но был удален от двора из-за происков постельничего…
Константин поднял голову, и голубые глаза заблестели пониманием и гневом. Он коснулся своей бороды.
– Ах, вот что!
Феодора кивнула.
– Постельничий видел расположение к нему государя… и велел бросить его в тюрьму…
Василевс остановил молодую женщину жестом. Он гневно смеялся.
– Все понятно!
Нет, Константину не было понятно и малой толики: теперь Микитка вполне осознал, как трудно бывает говорить с военными людьми, которые мало размышляют, привыкнув действовать. Ярослав Игоревич походил на Константина – но он и то раздумывал больше: хотя материн новый муж был только дружинник, а этот император, у которого очень мало времени на простых людей!