Ставрос. Падение Константинополя
Шрифт:
– Государь, - сказал Микитка, точно бросаясь в бой.
– Государь! Из-за постельничего пострадало много моих сородичей, они беззаконно сидели в тюрьме, а сейчас освобождены… и их теперь укрывают у себя русские этериоты, твои воины!
Он докончил захлебываясь, и упал на колени, закрыв лицо руками. Пусть казнят! Все равно так больше невозможно жить!
Константин застыл, как будто его облили из окна помоями.
Император гневно засмеялся; потом резко замолчал и, схватив себя за бороду, крупным шагом прошелся по комнате.
– Вот так дела!
– воскликнул
Остановился прямо перед Микиткой и сурово приказал:
– Поднимись!
Микитка встал и вытянулся перед ним как солдат, уставившись императору в лицо.
– Я желаю сам посмотреть на твоих сородичей, - сказал Константин.
– Сейчас же! Идем!
И он быстро вышел из спальни, по дороге скликая стражников, карауливших его двери. Феодора, ошеломленная, растерянная, едва успела увязаться за ними: впрочем, мужчины больше не обращали на нее внимания, ни император со своими воинами, ни даже евнух. Феодора поняла, что ей больше с ними не по пути, и тихо пошла обратно в гинекей, молясь, чтобы для Микитки, его матери и остальных все окончилось счастливо.
Ее молитвы были услышаны.
Микитку приняли обратно на службу; и в тот же день император, не любивший откладывать свои решения, приказал переселить русских женщин и детей во дворец, в служебные помещения неподалеку от казарм: скромные, но благоустроенные и достаточно просторные, чтобы всем разместиться. В Константинополе было предостаточно места и недостаточно людей – и населить его уже не успеют, сколько ни рожай новых русских или греческих детей.
Когда к Феодоре пришел патрикий, она все ему рассказала. Московитка поняла, конечно, что Микитка солгал ей: и догадывалась, в чем. Ее быстрый, отточенный ум наконец собрал в красочную, хотя и совсем неприглядную, картину фрагменты мозаики, которые до сих пор не желали складываться.
– Что ты об этом думаешь? – спросила Феодора хозяина.
Фома Нотарас спокойно, ласково улыбался двум дорогим существам.
– Я очень рад, что все разрешилось так.
И двое лжецов с облегчением обнялись. Теперь, наконец, это дело можно было оставить в прошлом.
Когда на Феодору и Фому возлагали венцы, в числе свидетелей были и русские этериоты с женами и детьми. Все они радостно улыбались, приветствуя соединение своих благодетелей, а Феодора наконец-то смогла прямо посмотреть в глаза Евдокии Хрисанфовне.
Желань блаженно слушала, как священник называет ее греческое имя вместе с именем другого раба божия, Фомы, соединяя их навеки, - это была самая сладкая и самая правдивая ложь.
========== Глава 39 ==========
Феофано была жива и действовала.
Такие женщины, как она, с возрастом, казалось, только наливались силой, отнимая силу у всех, кого они побеждали. Пока Феодора со своим патрикием упивались свежим, как цветок, родительским счастьем, Феофано отдыхала, как Феодора после родов. Сейчас отдыхали все – передышку получил и Константин со своими союзниками, и даже
Но в городах Мореи опять стало очень опасно: итальянцы, вдохновленные воцарением Константина, который и зависел от них, и защищал их от своих же подданных, снова прижали бедных греков и распустили своих шпионов. В Корон Феофано прибыла тайно и удержалась там ненадолго: ей хватило только нескольких дней, чтобы оценить положение.
Что ж, приливы всегда сменяются отливами, а бури затишьем. У нее еще оставался тыл – до тех пор, пока Фома Нотарас держал язык за зубами. Впрочем, ее возлюбленный брат умен и знает своего государя – это не Иоанн. Характер Константина все увидели после участи, постигшей ловкача постельничего, который успел неплохо нагреть руки перед смертью. Если Нотарас проговорится о сестре, выплывет правда и о нем самом, а тогда только держись…
Константин, скорее всего, пощадит и защитит женщину Нотараса с ребенком, но изменщика-патрикия казнит непременно…
Опоясанная патрикия вернулась в свое родовое поместье, унаследованное от родителей, и в жаркие летние дни, важнейшие в хозяйстве, сама следила за сельскими работами. Метаксия страстно любила природу, колыбель богов, которая никогда не предавала своих детей.
Муку, маслины, яблоки, сыры - все это нужно запасать заранее, как можно больше. Благословен тот, у кого есть своя земля, - он самый большой счастливец.
Феофано распустила свое войско – ее греки и наемники знали условные знаки, как некогда гладиаторы, потрясавшие Рим; и они поймут, когда им протрубят сбор, если придется в самом деле взяться за оружие. Впрочем, настоящим военачальником, конечно, был мужчина – ее Марк, со своей великолепной храбростью и умением командовать. Военачальники всегда отличались на поле брани – а лаврами, еще со времен Трои, они увенчивали своих царей.
Хотя повелевать толпою в дни мира, ото дня ко дню, часто намного большее искусство - и требующее отваги ежечасной, хотя и не такой великой, распыленной. Брань всегда служит миру, а мир - время женщин.
Когда они ехали домой, уже порядочно припекло – и Феофано стащила с себя раскаленные доспехи, оставшись в одном мужском платье. Марк, конечно, ее примеру не последовал. Этот будет испытывать свою выносливость всеми возможными способами, пока жив…
– А если на нас нападут? – спросил он госпожу.
Та, смеясь, пожала плечами.
– А на что мне тогда ты, великий герой? Ты защитишь меня!
Феофано встряхнула головой, так что распустившиеся черные кудри рассыпались до самого седла.
– Если на нас нападут, меня так и так убьют, потому что силы будут превосходящие, - беззаботно сказала она.
Марк взглянул на нее и увидел, что в черных волосах ярко сверкает седина, которой он до сих пор не замечал. Спартанец помрачнел. Он вдруг понял, что любит свою повелительницу еще сильнее, чем прежде, - и понял, что ее едва ли ждет позорный плен, как молодых гречанок. Она уже не годилась для гарема. Но вот подвергнуться бесчестью от солдат…
Если он увидит, что нападают враги и им не уйти, он убьет Феофано сам.