Ставрос. Падение Константинополя
Шрифт:
Феофано узнала и о том, что русские пленники, проданные туркам, взяты под покровительство Константином. Что ж, ухудшить свое положение Константин Палеолог уже не сможет.
Но вот приезд патрикия весьма ее встревожил. Счастливо женатый, ставший счастливым отцом патрикий Нотарас – это совсем не то, что ее избалованный, ветреный любовник-брат… Счастливый семьянин всегда эгоистичен, а ее братец – вдвойне.
Он будет спасать свою лодку всеми силами и не остановится ни перед чем. Если он теперь явится к ней домой без предупреждения, это будет во
– Зачем они возвращаются? – пробормотала Феофано, меряя шагами свою библиотеку и покусывая крепкий кулак. – Разве у моего брата нет дел при императоре?
– Скорее всего, есть, госпожа, но он выпросил себе отпуск, как солдат после войны, - сказал Марк, стоявший в углу скрестив мощные руки. – Они взяли Константинополь… а после того, что увидели там, должны еще больше ценить свои мирные сельские дома.
Феофано засмеялась.
– Если бы все они могли разъехаться по своим деревням, Константинополь завтра же опустел бы!
Потом она посерьезнела.
– Нет, - сказала Феофано.
– Они любят Город превыше всего, как люблю его и я, и ты… Деревня никогда не заменит Рима, и существует только для Рима. Но ты прав, дорогой. Братец устал и попросился на отдых, он едет к нам с миром…
– А если не только? – спросил Марк, глядя на нее в упор. Глаза поблескивали, как твердейший зеленый берилл.
Феофано подошла к нему и, положив руки на плечи, усадила его в плетеное кресло, стоявшее у эскувита за спиной. Она наклонилась над воином.
– А если не только, если он соскучился по сестре… я первая к нему приеду! – сказала василисса.
Марк задохнулся.
– Это безумие! Он убьет тебя, и здесь, в его владениях, его никто не остановит и не обличит!
Феофано сжала губы и толкнула его в плечо.
– А на что мне ты, могучий Ахилл? Ты поедешь со мной!
Марк тяжело дышал, в глазах появилась мольба.
– Василисса…
Феофано смотрела, как бугрятся мышцами его грудь под рубашкой и обнаженные руки. Потом улыбнулась и потянула Марка за руку.
– Я тебя хочу сейчас, - сказала она. – Пойдем.
И они пошли в ее спальню, и там долго сражались друг с другом. Это был третий раз.
Потом, прежде, чем Феофано заснула рядом с ним, - торопясь, - Марк прошептал ей:
– Одумайся! Умоляю тебя!
Феофано притянула любовника к себе.
– Не бойся… Меня защитит не твой меч, а слабая женщина, - пробормотала она. – Госпожа Феодора не допустит моего убийства. Подозреваю, к тому же, что она опять беременна.
Феофано лениво улыбнулась Марку, глядя из-под сонных век.
– А повидаться с братцем мне надо позарез. Это, может быть, последняя такая возможность. Мы очень соскучились друг по другу.
========== Глава 40 ==========
Феодора кормила сына даже в дороге – и прежде всего в дороге: Вард был спокойным ребенком, но долгое путешествие утомило его, он капризничал и не отпускал
Супруг был очень заботлив и ласков с Феодорой – в их брачную ночь он обращался с ней как с вазой из драгоценного стекла. Ей было хорошо с ним, но ее пугала эта трепетность, словно с рождением сына в их любви поселился страх, которого раньше не было, как будто дом перестал быть для патрикия прибежищем. Где он теперь найдет это прибежище – и найдет ли, пока жив? Неужели таков удел всех супругов?
Всех любящих супругов…
А семья, за которую страшно, может толкнуть человека на самые большие преступления. Особенно такого, который и прежде не отличался нравственностью и разборчивостью в средствах.
Фома сказал ей правду, когда она спросила его, почему они уезжают: супруг сказал, что им всем нужен отдых, а ей прежде всего. Дворец – совсем не такое место, где можно вырастить здорового и счастливого сына и уберечь здоровье матери. Интриги уже повредили им всем.
Феодора улыбнулась и заключила мужа в объятия, подумав – что едва ли козни, которые он строит, прекратятся с их отъездом, скорее только усложнятся. Но ей Фома Нотарас теперь этого не скажет. Она его домашнее божество, к чьему алтарю приносят только цветы, но не грязь.
Теперь муж ехал верхом, охраняя ее, и опять был далек от нее и делом, и мыслями. Феодора укачивала на коленях сына, который беспокоился, - ему передались чувства матери, - и на сердце у нее лежал камень. Какое-то предчувствие тяготило ее: словно с рождением ребенка Феодора обрела новую зоркость, и предвидела опасности, которых, однако, не могла отвратить.
Им пришлось останавливаться в городах, в гостиницах – грязных, шумных итальянских клоаках. Там теперь собирался такой сброд, что Феодоре было вдвое страшнее выходить из повозки с ребенком на руках, чем когда-то одной. Она знала, к тому же, как легко дети гибнут от болезней, которые подхватывают в таких местах, и пока они ночевали в городе, едва могла сомкнуть глаза.
Фома приходил к ней в постель в эти ночи и держал ее в объятиях – и ничего больше: его самого снедал такой же страх за сына и жену. Но им было легче вместе.
Когда они наконец увидели впереди белый мраморный особняк - окруженный яблонями, грушами, оливковыми деревьями, увитый темно-красным виноградом, - им показалось, что больше нечего и желать. Здесь все им радовались, все любили их, своих господ и заступников, и некому было злоумышлять.
Патрикий на руках вынес из повозки жену и сына, и пронес их по аллее до самого дома. В прохладном портике, под колоннами, он сел на ступеньки и взял Феодору и Варда на колени.