Стена
Шрифт:
Два ядра угодили и в одну из кулеврин, сильно ее повредив. Пушка беспомощно ткнулась дулом в землю, как поверженный дракон.
Эта атака стоила Вейеру пятой части полка. Конница, рванувшаяся вперед, как только немцы вошли в проем, пострадала сильнее — она оказалась на самом удобном для пушечного обстрела расстоянии.
В это время Колдырев, горячо убеждал воеводу в необходимости вылазки:
— Если сейчас им вслед ударим — половину ихних положим, Михайло! Ляхи с немцами одурели совсем, так что отпора не дадут! Догоним — зададим
— Не скажи, — Михаил обвел зятя спокойным и как будто насмешливым взором. — Сейчас здесь все закончилось. Кончено, Гриша. Надо с другой стены встречать ляхов. Вот там будет тебе сеча!
Шеин опять угадал. В то самое время, как осадные люди расправлялись с угодившими в мышеловку пехотинцами полковника Вейера, по другую сторону от Авраамиевской башни тоже начался приступ. Им командовал Новодворский, уверенный, что его натиск не встретит серьезного сопротивления, но окажет поддержку тем, кто в это же время ворвется в крепость через пробитую ядрами брешь. Однако поляков и казаков встретил на стене отряд во главе с самим воеводой.
— Сергиев! Сергиев! — гремело с разных сторон.
Сеча была недолгой. Не прошло и получаса, как осадные лестницы были сметены. Взобравшихся на стену изрубили до единого.
Воевода стоял в проеме между зубцами, смотрел на суматошное бегство врага и удивлялся тому, насколько оно напоминает происходившее здесь год назад. А ведь защитников стало уже вчетверо меньше. Голод, раны, мороз отнимали у смолян последние силы.
И все же враг бежал.
Вечером королю доложили, что он потерял более четырехсот человек, в том числе шотландского и нидерландского капитанов, а разъяренный полковник Вейер потребовал выплатить его пехотинцам тройное жалованье.
— Вы клялись, ваше величество, что знаете каждый кирпичик этой проклятой стены! — кричал немец, тщетно пытаясь поправить на голове разбитый шлем. — Так вот вам все ваше знание! Или тот русский мерзавец, что доставляет вам все эти планы, полный идиот… или он двойной мерзавец и вас обманывает! Этот русский воевода — гений осадного дела, и я в который раз в этом убедился.
Полковник направился к выходу из домика короля, но на пороге обернулся:
— Имейте в виду, ваше величество. Если мои люди не получат денег, о которых я говорил, немецкая пехота уйдет из-под Смоленска. У пушечного мяса есть свои принципы!
И он даже посмел хлопнуть дверью. И никто, ни офицеры, ни охрана короля, ни сам король не решились его задержать, чтобы выразить гнев по поводу сей неслыханной дерзости.
Его величество… его величество не вспылил. Это было бы неразумно. Он сделал вид, что ничего не произошло. Слова о тройном жалованье для немцев укололи его больнее, чем непочтительное поведение полковника. Они, эти слова, разворошили клубок беспокойных мыслей, которые не покидали короля, шли ровным зудящим фоном, что бы он ни делал, что бы ни говорил. И все эти мысли были — о деньгах.
Теперь, когда из Рима дважды помогали ему безвозмездно — если не считать платой за бочки с золотыми монетами обязательное прочтение нравоучительных посланий на латыни и тех небольших обязательств
Только в Смоленске.
Только в проклятом Смоленске, стоявшем, хуже, чем кость в горле, поперек всех величественных планов короля.
— Тут этот немецкий полковник что-то говорил, да с таким жаром, — негромко обратился король к человеку из своей свиты, подозвав его незаметным жестом. — Даже обидно, что я пребывал в своих мыслях и совершенно его не слушал. О чем он? Почему ушел?
— Ничего существенного, ваша милость.
— Вы считаете? А ты, Збышек, тоже так думаешь?
Адъютант только пожал плечами. Мол, дело выеденного яйца не стоит.
— Но с таким жаром… даже странно для немца, — продолжал, как бы сам с собой, рассуждать король. — Таких людей надо беречь. Было бы бесконечно обидно, если бы случайная пуля… или, лучше, арбалетная стрела… Такая стрела еще как-то смешно называется?
— Болт, ваша милость, — подсказал вполголоса тот, подозванный Сигизмундом, человек из свиты. — Болт.
— Спасибо, постараюсь на этот раз запомнить. Так вот, было бы обидно, если бы арбалетный болт сразу после падения крепости оборвал жизнь этого горячего немецкого парня. Было бы очень жаль.
— Да, бесконечно. Но, словно предвидя эту печальную возможность, полковник везде ходит в окружении самых верных ему людей. Мне кажется, они готовы отдать за него жизнь.
— Жизнь на этой войне можно отдавать только за своего короля. То есть за меня. Не стоит об этом забывать. Я ведь говорю только о несчастной случайности, упаси Господь. И только после взятия Смоленска.
Охота на инженера
(1611. Январь)
Инок, нежданно объявившийся в осажденной крепости, обосновался там, где теперь почти уж никто и не жил: в одной из землянок, вырытых возле Крылошевских ворот. Их прежним хозяевам, крестьянам и посадской голытьбе, нашлось теперь место в сараях, амбарах, банях — эти «хоромы» тоже потеряли жильцов. В землянке Савватия был, по крайней мере, очажок. Такие в прошлую зиму сооружали обитатели «Крылошевской украины», пользуясь выбитыми из стены кирпичами.
Смоляне, мигом узнав, кто пришел в крепость, помогали иноку. Санька тоже вначале пытался с ним делиться, но тот отказался брать и еду, и дрова:
— Сам видишь, дают мне, что потребно. А и так все свое пополам делишь, отрок.
Санька вспыхнул, хоть лицо его и было теперь белее стираного холста. Да, он по-прежнему не оставлял своими заботами Варвару… но как отец Савватий успел про это узнать?..
Несколько раз они подолгу беседовали: крестьянский паренек, некогда пригретый и воспитанный бывшим смоленским воеводой, и когдатошний друг покойного Дмитрия Станиславовича Колдырева, бесстрашный воин, а теперь — усердный молитвенник, вдохновитель и недавний предводитель грозных лесных шишей.