Стена
Шрифт:
Фриц проводил учения отныне каждый день. Отряд из сорока восьми смолян ему удалось набрать достаточно легко. Желающих выучиться ратному делу оказалось куда больше, но пришлось браковать: слишком истощены, от цинги стали плохо видеть, либо просто еще малы или уже чересчур стары. Но те, кто прошел отбор, усваивали науку быстро, даром что командир деланно сердился на них.
На учения приходили поглазеть и бабы с малыми ребятами, которым Маейр строго наказывал стоять только в безопасном месте — кто знает, а ну, как шарахнет кто-нибудь из стрелков и вовсе
— Айн, цвай, смельей шагай!
— Драй, фир, не боись мортир! — отзывались задорно «айнцвайки».
Фриц смотрел на них и думал, как хорошо было б подкормить и одеть потеплее этих отважных смолян! Никакой король был бы им не страшен. Но править в крепости этой зимой будут два короля: голод и холод. Майер сознавал это и готов был вынести эту зиму, как и предыдущую… Вынесут ли они?
— Айн, цвай, тошней стрельяй!
И в ответ, уже во все голоса, потому что деды присоединились к подросткам, раздалось:
— Драй, фир! Фрис — командир!
— Без лести, господа! Кто это держать пищаль, как девочка за талий? Так не будешь правильно бить! Еще раз и все вместе: стрельяем, потом взять наперевес и один марш на другой — в атака марш! Только, штоб никто никого не ударяль по правда! Айн, цвай, драй!
Учения закончились. Майер старался не заниматься с «айнцвайками» больше часа, от силы — полутора, чтобы они не выбивались из сил. И сумел добыть распоряжение воеводы после каждого занятия кормить всех болтушкой, как караульных на стенах или возле пороховых погребов.
Когда ученики чинно уселись вокруг разложенного с краю плаца костерка (на это тоже было получено особое дозволение, с дровами становилось совсем туго), Фриц взял свою миску с похлебкой и, прикрыв шапкой, поспешил прочь.
— Куда ж ты, Фрис Франсович! — сказал вдогонку один из стариков. — Здесь бы и покушал. У огня-то лучше.
— Да не будет он есть! — пихнул того в бок другой ученик, пожилой, худой, как доска. — К Наташке пошел, костоправке. Ей снесет. И наврет, что уж поел. Любовь…
Фриц действительно спешил к Наташе. Он был благодарен Богу за эту, как он считал, лишнюю миску болтушки. Она давала ему возможность видеться с девушкой почти каждый день.
Жилище у Наташи было маленькое и теплое. Хозяин хлева, доставшегося костоправке после переселения из посада, еще в мирное время сложил там печурку. А дрова у нее были всегда. Через Наташины руки прошли многие осадные люди и теперь старались отблагодарить кто чем мог. Подобранные два-три сломанных древка, обломки осадных лестниц, охапка соломы… Фриц тоже всегда что-нибудь приносил.
Но в этот день дверь Наташиной хатки была подперта батожком. Такое уже случалось: значит, она была у кого-то из раненых. Майер вздохнул. Будь он в этот вечер свободен, можно было остаться и подождать, так ведь нет — вскоре надо быть на стене…
Он уже повернулся, собираясь уходить, как вдруг за его спиной заскрипел снег.
— Фрицушка! — прозвенел девичий голос.
— Наташа!
Она
— Ай! Vorsichtig! [107]
107
Осторожно (нем.).
— Что за слово? — как обычно, полюбопытствовала девушка.
— Это… Когда надо думай, как делай, чтоб не делай плёхо.
— А! Осторожно, да?
— Да, да! Этот сльово я редко слишать. На, это тебе.
Наташа покраснела, опустила глаза.
— Фрицушка, не носи ты мне еду. Свою ведь отдаешь!
— Нет, — его голос стал необычайно тверд. — Мне наливай еще один. Я есть командир. Поэтому.
— Но ведь это неправда!
— Правда. Сльушай, мне надо скоро ходить, а ты про еду. Нет врьемя. Лючше пусти греться.
Она всплеснула руками, возмущаясь своей недогадливости, и поспешно откинула хворостину, подпиравшую дверь.
Они сидели рядом на лежанке, следя, как разгорается огонь в печурке, которую Фриц привычно и ловко растопил, лишь один раз щелкнув огнивом. Дым выходил через крохотное волоковое оконце под самым потолком.
— Что слышно из «орлиного гнезда»? — спросила наконец Наталья. — Не уйдут ляхи?
— Нет, он не будут уходить, — угрюмо ответил Фриц. — Это есть упрямство их король. Или есть что-то… Как это будет «noch»?
— «Еще». А что еще им здесь надо-то? Уж и Москва под ними, а все от Смоленска не отступятся! Что им вообще от Руси надо?!
Фриц улыбнулся. В голосе девушки звучала горечь, ему очень хотелось ее успокоить, сказать что-то ободряющее. Но что мог он добавить? Рассказать историю про сказочный клад, глубоко зарытый в подземельях крепости, якобы из-за которого Сигизмунд стоит под стенами второй год? Признаться, и сам Фриц в это не верил: легенда сия красива, конечно, загадочна и притягательна… Но жизнь, как показывает опыт, куда проще, приземленнее и… грубее.
— Русь есть отшень большой! — он показал, широко раздвинув ладони. — Все хотьят оторвать кусок. Хотьят порвать на один, два, три, много куски. Штоб не быльа большой и сильный.
Наташа вдруг Тоже улыбнулась.
— Значит, боятся нас?
— Иа.
И Майер поборол отчаянное желание поцеловать доверчиво прижавшийся к его плечу чудесный вздернутый носик. Если уступить этому желанию, то как не поцеловать и детские светлые глаза, полные недетской грусти, как не коснуться этих по-прежнему пухлых на таком похудевшем личике губ, искусанных и обветренных? Нет, нет, не до того сейчас. Можно, как советуют друзья, посвататься и жениться. Конечно, можно. Но если его убьют, что с ней станет? Ни денег, ни родни, ни жилья. Ничего… И уже пользованная — вдова… И все-таки… Лишь бы зиму пережить, а там скоро и весна. Может быть, они до нее доживут? И тогда…