Стена
Шрифт:
— Ну, что тебе надобно?
Архиепископ поймал себя на том, что в его голосе прозвучало раздражение. А ведь его келейник не виноват, что вынужден отвлечь владыку. Ему и положено докладывать, если просят архиепископа о встрече.
— Прости, владыко! Воевода к тебе.
Тем более не виноват инок: кого-кого, а Шеина велено пускать всегда.
— Божьего вспоможения в трудах, владыко!
Шеин, пригнувшись, вошел в келью. Когда архиепископ поднялся навстречу, воевода еще ниже склонился под благословение.
— С чем пожаловал, Михайло? — архиепископ указал вошедшему на скамью и сам опустился на стул.
— Пришел просить твоей помощи, владыко.
— А то я тебе и так не помощник? — в светлых глазах архиерея блеснули и погасли искры.
Михаил улыбнулся. На обветренном, осунувшемся
— Лучшей поддержки, чем от тебя, владыко, ни от кого не имею. Что есть то есть.
— Лучшая поддержка тебе от Господа нашего, а прочее — по Его Милости, — покачал головой владыка Сергий. — Так чем я тебе сгожусь? Скажи, не томи!
— Гонца в Москву надобно отправить. Хочу просить твоего благословения послать кого-то к святейшему Патриарху, прошу тебя ему и письмо написать.
— Почто ж сам владыке Гермогену не напишешь? Он тебя знает.
Воевода немного смутился:
— Знать, конечно же, знает… Но только Смута ныне на Руси, кругом государя и кругом Патриарха — сплошные ложь и измена. Ныне донес мне Лаврентий, будто бояре в Москве сговариваются сместить царя Василия Ивановича…
— Ого! — воскликнул архиепископ Сергий. — Лаврушка твой и в Москве своих людей имеет, да еще и вести от них легко получает? И это при такой-то осаде? Кто ж он таков, что столь великой властью пользуется? Не Римского папы ли тайный посланник?
Михаил Борисович за год службы в Смоленске уже хорошо узнал нрав Сергия. Знал, что владыка, при всех его строгости и аскетизме, человек не чуждый острого слова, да и сам всегда готовый рассмеяться, когда бывало смешно… Но знал Шеин и о том, что шутки архиепископа — не всегда просто шутки. В этот раз владыка ответ явно хотел услышать серьезный.
— Я знаю Лаврентия несколько лет, — проговорил воевода, отведя глаза. — Еще по Москве знал: он там в Разбойном приказе и при Грозном, и при Федоре Иоанновиче, и при Годунове, и при нынешнем государе Василии Ивановиче — при всех служил. Сам Шуйский, бывало, его замечал, а вот потом со мною в Смоленск отправил.
— Следить что ли, воевода, за тобой его послал государь наш?
— Не думаю, он царю сам не близок был… Когда-то по молодости в опричных ходил, а потом все при дворе — для всяких «особых поручений». Ну, денежным довольствием он при Разбойном приказе числился и жалованье там огроменное получал, сказывали, поболе чем какой дьяк. Но вот чем точно занимался — то в самом Приказе никто толком и не знал. Я-то сам расспрашивал осторожно, но так ничего и не выяснил. А послали его со мной, поскольку сам он смоленский, и род его здесь старый, уж не одно поколение в Смоленске живет, и отец отсюда, и дед, и прадед. Его фамилию здесь все уважают, потому, как я его в губные старосты представил, и выбрали сразу же. А в этом деле, сам знаешь, он незаменим. Жены и детишек нет, хозяйства большого не держит, с рассвета — уже в избе по делам. Знает всегда всё и про всех, это правда. И в Москве, думаю, со старых времен осталось у него множество верных людишек, кои ему служить, или услуживать, не знаю уж почему, но продолжают. Часто от них приходят сюда разные вести. И с начала осады Лаврентий не в первый раз от кого-то из них донос получает.
— И всё, что они доносят, правдой оказывается? — спросил владыка.
— Всегда.
— Вот оно как… Ну, в таком случае, доскажи, воевода, что еще прознал про дела в Москве твой сокольничий?
Михаил нахмурился:
— Узнал, будто кто-то за спиной государя переговоры с Сигизмундом ведет.
— И только-то? — тронутые сединой брови Сергия высоко взлетели. — Так это и я ведаю. Да и кто не ведает? Странно было б, ежели бы бояре не воротили свои темные делишки. Везде, где власть, там продажных душонок — целое сонмище.
— Да, но и не только это! — голос Михаила сделался твердым, как в тех случаях, когда он говорил со своими подчиненными и отдавал приказы. — Еще говорят, будто подумывают бояре передать трон Московский сыну Сигизмундову, королевичу Владиславу. Говорят, он православие примет.
— Нарядилась лиса петухом, да в курятник пустили! — воскликнул с негодованием архиепископ. — Кто ж поверит в такое?! Если
74
Так оно впоследствии и произошло.
Голос арихиерея дрогнул. То, что он сказал, было для Шеина новостью.
— Войну с ляхами мы в конце концов выиграем — и эту, и любую, что ждет нас в будущем, — твердо сказал воевода. — Но сейчас, владыко, власть на Руси шатка. Люблю я государя нашего, но сердцем он не тверд. Измену выжигать надобно каленым железом и давить, едва та ростки пустит. Поэтому случиться сейчас может все что угодно. Лагерь Тушинского вора растет. Его полки вот уже более года стоят под Москвой, год с лишним, как осадили Троицу, [75] твердыню Веры нашей! И если не устоит она…
75
Оборона Троице-Сергиевой лавры (1608–1610) стала одной из самых героических страниц русской истории XVII века.
— Троица устоит, — неожиданно спокойно произнес Сергий. — Враги ее не возьмут, как нашей Церкви не одолеют врата адовы. В этом можешь не сомневаться, раб Божий Михаил… Но ты не договорил. Если в Москве некому и не в кого верить, для чего тебе посылать туда гонца с грамотой?
— Владыке Гермогену я верю, — ответил Шеин.
Сергий поднялся и, знаком велев Михаилу оставаться сидеть, прошелся взад-вперед по своей келье. Была она невелика, а шаг архиепископа достаточно широк, так что все пространство кельи он измерял шестью-семью шагами. Остановившись перед божницей, владыка осенил себя крестом и вновь обернулся к воеводе:
— О чем должно быть послание, отчего именно я должен его написать и что точно написать должно?
Шеин тоже поднялся. Так же прошелся по келье и стал против владыки. Лишь на мгновение его лицо выдало тревогу, которая терзала полководца не первый день, но тотчас он вновь сделался спокоен. И заговорил, как всегда уверенно:
— Слово в слово указывать тебе не могу и не буду. А смысл такой, что Гермоген должен поговорить с царем Василием, духовно его окормляя, о звездочетцах и звездословцах.