Стена

Мединский Владимир Ростиславович

— Гриша! Ты как тут?

— А ты? Чего наверху-то делал? На стене спал, что ли?

— Да я не наверху. Сверху, пока луна не вылезла, самый низ стены видно плохо, а сюда не раз уж ляхи подползти норовили, с петардами своими. Видят, гады, дым, смекают, что тут жилье. Так, верно, думают, петарду через стену перекинуть.

— Это как же? — присвистнул Колдырев. — Тут, как ни размахивайся, не достанешь.

— Если рукой кидать. А татары арканом раскручивают. Одну закинули как-то. Еле-еле успели фитиль затушить.

— Вот

он и успел, — подал голос мужик, что позвал Саньку. — Так прямо и кинулся на петарду, мы аж оторопели…

Колдырев слыхал про этот случай, сказывали о чьем-то геройстве даже в воеводской избе, но он и не догадывался, что героем его оказался Санька. С особым уважением он глянул сверху вниз на мальчика.

— Гриша, а вот ты все знаешь, — заговорил тот. Ему явно не хотелось снова пересказывать ставший знаменитым на стене случай его героизма. — А откуда в Литве татары?

— А вот этого не знаю, нет… Так ты что ж, в среднего ряда бойнице, что ли, дежуришь?

— Ну да. Там взрослому-то никому не поместиться — узкая. А мне в самый раз. А луна вылезла, я и задремал в той бойнице — теперь-то и караульным со стены все видать.

— Молодец. А на слухах ты бывал?

— Нет! — Глаза мальчика так и загорелись. — Не бывал. А можно?

— Пошли… Нет, стой-ка. — Он задумчиво подергал за веревку, по которой спустился Санька, потом подобрал с земли бухту другой веревки, потоньше, и повесил на плечо. — Вот теперь идем.

В траншее их ждали — дежурные затеплили еще одну лампаду, чтобы лучше осветить узкий лаз.

Колдырев приложил глиняный жбан к стене и знаком велел Саньке прижаться ухом к его донцу.

— Слышишь?

— Как мышь скребется, — шепотом ответил мальчик.

— Да. Только это не мышь. Это крот. Подкоп роют. А вот эта щель осталась после того, как взорвали прошлый подкоп. И она ведет туда, к ним…

— Оттудова ветерком теплым тянет, — сказал один из мужиков. — А как ты ушел, Григорий Дмитрич, так мы и голоса услыхали. Неясно совсем и не разобрать ничего. Вон, даже Фрис ни беса не понял, хоть по-ляховски и разумеет.

— Судя по звукам, этот подкоп значительно ниже нашего, — сказал Фриц по-немецки. — Основательно роют.

Григорий перевел и добавил:

— Через щель никому из нас не пролезть. Осыпаться она не осыплется, не боись, — там бревна держат. А если мы начнем разгребать землю — нас самих услышат, а то и подпорки собьем, верно? Но ты, как мне кажется, пролезешь туда, а? Только тихо-тихо.

— Пролезу, — уверенно ответил Санька. — Я мигом.

И он живо скинул на землю суконный армяк, чтобы, оставшись лишь в штанах и рубашке, стать еще тоньше.

— Погоди-ка, — сказал Григорий. Он скинул с плеча веревку, размотал ее, наклонился и конец привязал к Санькиной лодыжке. — Вот. Иначе — ну как застрянешь? А мы тебя вытащим. Ты только дерни за веревку, сигнал подай. И не спеши, потихоньку все делай.

В нашем деле спешка — смерть. Докуда сможешь — проникни, разведай. Постарайся понять, откуда и куда ведет тоннель. Это — если увидишь что. Но себя не обозначь… Ну, с Богом.

Григорий подсадил Саньку, и тот, по-змеиному извиваясь, вполз в щель. Колдырев сел на землю и привалился к жердям, густо натыканным в этом месте: после давешнего взрыва земля стала сильно оползать.

— Грех ведь мальца посылать на такое опасное дело, а как по-другому?

Двое осадных мужиков закивали, а Фриц, отлично все понявший, хлопнул друга по плечу и сказал, с запинкой подбирая слова:

— Он не есть малец, он есть кляйн зольдат. Я видеть. Он будет возвращайся.

— Эх, твоими бы устами, Фрицушка! Твоими бы устами… А ты по-русски-то уже как, а!

— Плёхо! Но я будет… «Lernen» как сказать?

— Учиться. Да выучишь, выучишь, не так уж и сложно. Садись, чего стоишь? Теперь только ждать…

Санька полз по узкому ходу. Было темно как в могиле. Страшно. Иной раз обвалившаяся земля и деревянные подпорки почти смыкалась со сводом и тогда появлялась мысль: «А, может, уже назад лезть? Нету ведь тут дороги…» И сразу делалось стыдно: как же так? Григорий, человек, которого он любит и уважает больше всех в крепости, известный всем смолянам «боярин с прутиком», то есть со шпагой, доверил ему такое важное задание, а он струсит? Ну уж нет — после такого позора хоть помирай!

Впереди вдруг мелькнул свет. Послышались голоса, притом совсем близко и явственно. Санька замер, затем снова пополз, на этот раз боясь даже дышать. Говорили по-польски.

«Что ж я не понимаю-то почти ничего, — в великой досаде подумал мальчик. — Мог бы уж у Гриши хоть малость ихнему обучиться! А так — что за польза слушать…»

Лаз круто пошел вниз, и вскоре впереди открылось небольшое отверстие. Санька подобрался вплотную, просунул голову и увидел широкий — три человека спокойно разойдутся — укрепленный бревнами тоннель. В земляную стену совсем рядом с отверстием был воткнут факел. Тоннель уходил вправо и влево, и где-то слева переговаривались люди, звеня кирками и лопатами.

Мальчишка отвязал веревку у себя от ноги, спрыгнул вниз и начал красться вдоль стены, замирая в темных местах, запоминая повороты и отнорки. Факелы он проскакивал тенью.

Санька уже возвращался, когда вдали коридора показались две фигуры. Согнувшись в три погибели, они осторожно несли мешок, ухватив его за углы. Мальчишка поспешно нырнул обратно в лаз, накрутил веревку на руку, дважды дернул. Двое прошли мимо, тихо переговариваясь. Эх, как бы знать, о чем они…

— Я уж думал, тебя в плен взяли, лазутчик ты мой любезный! — воскликнул, перекрестившись, Григорий, когда перепачканный с ног до головы Санька едва ли не свалился ему на голову.