Стена
Шрифт:
— И Лаврентий?
— И он. Но если видал, то не я ему показывал.
Михаил положил на стол кусочек тонкой кожи, сложенный в несколько раз.
— Пергамен? — удивился владыка. — Что ж это — старинная грамота?
— Уж точно не старинная, — возразил Михаил. — Потому что на ней — часть плана наших смоленских подземелий. Да еще точнейшим образом срисованного, словно с чертежей Федора Савельича покойного.
Воевода развернул, разгладил на столешнице листок, и стало видно, что тот обрезан с двух сторон, то есть от целого листа отделили часть. Темными
— Ого, латынь! — теперь уже архиепископ Сергий не скрывал изумления. — И ты знаешь, что тут писано?
— Узнал совсем недавно. Гриша перевел… Да не смотри так, владыко: он не видел пергамена, я просто срисовал эти строки и показал ему. Но это — полнейшая несуразица.
Сергий поднес кожу ближе к свече и стал читать:
— «Идя от первого крестика на северо-восток, двадцать…» Это первая строка. Вторая: «… сорок шагов. Свернуть в левый коридор и идти…» Третья: «… до третьего поворота по этому проходу до…» И четвертая: «Выбрать первый. Коридор завершается разветвлением». Каждый отрезок — кусок целой строки. Скорее всего, третья часть. Если на пергамене — действительно план крепостных подземелий…
— Действительно он, точнее часть его! — уверенно подтвердил воевода. — Причем кто-то скопировал чертеж, всякую мелочь изобразив. Я даже узнал пометки, что делал каменных дел мастер Федор. Он отмечал толщину стен в том или ином месте и глубину кладки. Это — именно Смоленская крепость.
— И какая же часть здесь изображена? — владыка повертел пергамен, ища, не отмечены ли на нем стороны света или хотя бы одна из сторон, однако таких пометок не оказалось.
Шеин покачал головой:
— Уверенно сказать не могу. Возможно, западная сторона, но возможно, и восточная. Я изучал подземелья крепости. Расположение проходов в них примерно одинаковое. Если на карте отмечен какой-то потайной выход, то в какой стороне крепости — без других частей пергамена — не понять.
Архиепископ вновь пристально поглядел в глаза Михаилу и улыбнулся:
— Думаешь, есть в крепости что-то такое, из-за чего польский король так отчаянно жаждет ее захватить? А мы про то и не ведаем?
Михаил махнул рукой:
— Я же не могу думать за Сигизмунда. Просто пытаюсь понять, что именно могло вызвать в нем этакую одержимость? Возможно, страх оставить врага за спиной. Возможно, и того проще — лишь гонор и упрямство. Но если нет, то нужно искать причину. Может, она и в карте…
— Думаю, ответ знал покойный воевода Колдырев. Али половину ответа, али четвертушку… Мне ведь эта епархия досталась через полгода, как скончался прежний смоленский пастырь. В бумагах его нашли какие-то туманные указания на тайну, связующую покойного архиепископа с воеводой Димитрием. Хотел я сам к нему ехать, да опоздал. Уже навсегда.
Архиепископ сел, придвинул бумагу и окунул перо в чернильницу.
— Напишу все как надо, воевода. Кого ж пошлешь? Григория?
— Да нет, он мне здесь нужен. Лаврентий пускай думает, кого — это
— Воевода!
Крик, раздавшийся за дверью, заставил обоих резко обернуться. За криком сразу последовал стук в дверь, Шеин, шагнув к двери, распахнул ее и едва не столкнулся лоб в лоб с Безобразовым.
— Ты что, с ума спятил! — прикрикнул на него Михаил. — С чего тебе взбрело без спросу к владыке являться?
— Я, воевода, за тобой!
— С какой такой стати? Сдурел что ли?
— Там… — Безобразов замялся.
— Говори, чужих нет!
— К Логачеву из Москвы гонец прибыл. Подземным ходом, по слухам прошел.
— Ну, к Лаврушке его и веди. Потом мне доложите.
Безобразов странно покривился, зыркнул на владыку, будто сомневаясь, говорить ли при нем, но потом махнул рукой и произнес:
— Некого вести, Михайло Борисович! Мертвым нашли мы того гонца. Прямо около стены.
— С той стороны или с этой? — быстро спросил воевода. — Где убили?
— По другую сторону, — Безобразов кивнул в направлении крепостной стены, что была видна из окошка митрополичьей кельи. — Возле слухов и убили — в ворота постучать не успел. Наши вылазку делали — вот его и нашли. Помер, можно сказать, на руках у них…
— Лаврентию сообщили?
— Он уже там.
Шеин стоял рядом с Логачевым и несколькими стрельцами возле тела москвича — мужчины средних лет, которого вернувшиеся вылазные люди перенесли в крепость и уложили возле стены.
— Ты его ждал? — кратко спросил воевода сокольничего.
— Ждал, — после небольшой заминки кивнул Лаврентий.
— Что он вез тебе?
— Того наверняка не знаю! — отчего-то выказал раздражение Логачев. — Думаю, письмо от одного надежного человека, что при государе состоит. Кто таков, потом расскажу тебе, Михайло Борисович. Извини, на людях не стану. И так, видишь, как у нас… гонцов-то встречают.
— Вижу, — Михаил мрачно рассматривал тело. Зачем-то откинул полу кафтана, пропитанную кровью, и взглянул на рану. Отверстие было совсем небольшое, как от очень узкого лезвия. — Странно. Будто бы гишпанской рапирой кололи. У нас таких нет, да и у поляков не примечал.
Логачев усмехнулся:
— Не гадай. Нож-то остался — гонец за него ухватился и, видно, в судороге стиснул так крепко, что убийца вырвать не сумел.
Шеин недоверчиво покачал головой:
— Так-то уж и не сумел! Оставлять такой след в теле — это ж с головой себя выдать… Должен был, обязан был убийца нож забрать, чтоб подозрение на себя не навести.
— Верно мыслишь, — сумрачно кивнул Логачев. — Да не так все, может, было… Слышал же: умер гонец на руках у наших. Стало быть, наши уж шли из крепости, как его ножиком ткнули… Нет, воевода: просто не успел лиходей ножик забрать. Или растерялся. Побоялся, что приметят его, вот и сбежал быстренько, пока не заметили. Ведь светало уже…
— То есть, думаешь, спугнули его?
— Именно так.
— И люди, конечно, никого не видели, — не столько спросил, сколько утвердительно сказал Шеин.