Стена
Шрифт:
— Само собой, — кивнул немец. — А что?
— А этот вопил по-английски. «Я пропал!», «Я погиб!», «Спасите!» и еще что-то. Все по-английски.
Фриц тотчас вспомнил, как Луазо провалился в винный бочонок.
— A «help» — это на каком языке? — спросил он.
— На том же, на английском. Означает «Помогите». То же, что ваше «Hilfe».
— В таком случае я тоже слышал, как он орал именно на этом языке!
— По-английски? — Григорий вдруг нахмурился. — По-английски… Хм, любопытно… — А скажи-ка, друг Фриц, в войске Сигизмунда англичане есть?
— Нет, — уверенно покачал головой Майер. — Не любят они в наемники идти. В Англии кто посмелее — на флот записывается на каперское судно и там пиратствует под королевским флагом. Это дело — много доходнее, чем наемником. А вот шотландские капитаны у Сигизмунда есть… А что?
— Мой купец, которого убили, был англичанин, — медленно проговорил Григорий. — И письмо
Майер еще раз глянул в сторону взорванного подкопа.
— И о чем это говорит?
— Понятия не имею… Опять случай?..
Фриц положил руку на плечо Саньки, с интересом слушавшего, но, разумеется, не понимавшего разговора друзей.
— Вот, Алекс, это есть тфой первый… Гриша, как есть «ein grosser Sieg»?
— Победа. А и точно — Сашкина победа-то! Воеводой быть тебе, Александр!
Плод трудов инженера, который числился в польском лагере как француз Рене Луазо и подозрительно хорошо ориентировался в системе подземных ходов вокруг крепости, оказался менее прочен, чем его создатель. За несколько минут земля осела на протяжении длинной ломаной линии, протянувшейся от расположения поляков почти до самой стены.
В образовавшийся ров начала сочиться вода, а наутро лишь полоска льда напоминала об этом случае на подземной войне.
Чтобы сраму не имати!
(1609. Декабрь)
Первого декабря тысяча шестьсот девятого года от Рождества Христова архиепископ Сергий записал в своей летописи:
«Милостью Божией крепость Смоленская пережила два с половиной месяца осады вражьей. Было в начале врагов более нашего значительно, теперь, может статься, их уж и вдесятеро раз более, ежели только не станет вскоре в сотни раз превосходить их число наше. Гибнут люди смоленские не только в битвах. Многие мрут и от болезней.
Был недавно у нас большой падеж скота, коему не хватает сена. Резать своих коров да свиней крестьяне сразу не пожелали, вот и лишились их. Туши побросали в ров крепостной, и ныне воронье да галки над ним кружат тучами, ночами же прибегают из лесу лисицы. Тех птиц и зверей люди, от нехватки пищи сильно страждущие, бьют из луков, а после выходят и собирают добычу. Верно, от мяса тех наевшихся падали лис да галок многие болезни и происходят…
Чтоб нужды осадных людей да посадских переселенцев облегчить, воевода новые указы прописал, кои ныне дьяк на Соборной горке [78] прилюдно зачитывал. Блюдя в осадных людях твердость повиновения и в крепостной обороне послушение, приказал воевода всем дворянам, службу нести способным, самолично в свой черед на стражу заступать, и слуг вместо себя впредь в ту стражу не посылать. А нарушение приказа сего карать жестоким посечением плетьми. Многие дворяне из-за гордыни своей возроптали, но ослушаться не смеют.
Наймы за жилье, кои поначалу взимали иные из тех, к кому пришлых подселили, воевода отменил, отныне будут пришлые жить в крепости безплатно.
В речках городских запрещено стирать белье по средам, пятницам и воскресеньям, дабы сберечь для питья добрую воду.
Зима будет, по многим приметам, морозной. Пошли нам, Господи, сил пережить сию зиму, град наш отстоять и врагу не дать надругаться над землею и верою нашими!
Молюсь денно и нощно о воеводе, ратных людях его, обо всех, кто бремя сие несет. И о заблудших душах тех, кто сего бремени не вынес… На сей неделе третьего дни два сына дворянских, крепких и статных, близнецами рожденные братья, подобрались на рассвете к страже у Молоховских ворот и в спину тех стражников закололи. После же бежали из крепости во вражий стан. Прости Господи их души и воздай им по делам их!»
78
Соборной горкой называли возвышение в центре главной площади Смоленска, в центре которого стоял Мономахов собор.
…В то время как владыка писал эти строки, за десяток верст от крепости, по припорошенной снегом дороге шел странник — старик с согбенной спиной, совсем дряхлый на вид. Однако шагал он на удивление споро, отмеривая версты разбитыми бахилами, опираясь на посох, вырезанный из кривого ствола молодой липки.
Путь его лежал от одного села к другому. Дорожный мех, [79] что висел на веревке, перекинутой через плечо странника, был почти пуст, в нем лежали лишь аккуратно сложенные, совсем старые и затертые, но чисто выстиранные онучи, [80]
79
Мех — в данном случае большая сума в виде мешка (слово «мешок» и происходит от слова «мех»).
80
Онучи — род портянок, прямоугольные куски ткани, которыми оборачивали ноги перед тем, как надеть обувь.
Если бы этого странника мог увидеть защитник Смоленской крепости отрок Александр, он тотчас признал бы в нем того самого инока-отшельника, в избушке которого несколько месяцев назад ел вкусную тюрю с луком, спал на узенькой лежанке… и видел удивительно страшный сон.
Инок-отшельник был в длинном поношенном тулупе, под которым мелькали припорошенные снегом полы его подрясника, схиму он надел поверх бараньей шапки, и концы ее развевались у него спиной. Он шагал, время от времени бросая взгляд на запад, где над черной кромкой леса виднелся алый диск солнца, медленно опускавшегося и уже разлившего вокруг себя холодную сиреневую зарю. На ходу схимник молился, по обыкновению после каждой молитвы повторяя:
— Господи Исусе Христе, прости меня грешного и помилуй!
Старик понимал, что к ночи может и не добраться до цели, до следующей деревни, но его это не пугало. За время скитаний он уже ночевал в чистом поле, разведя костер и пощипывая все ту же окаменевшую краюшку, которой давно пора было закончиться, но от нее почему-то все время оставалось около половины.
В деревнях, куда приходил отшельник, его непременно хоть чем-то, да кормили. И даже если у кого-то была возможность угостить странствующего монаха лишь пареной репой, то все равно, казалось, монах был искренне и премного благодарен. «Квас да репа — жизни скрепа», — в таких случаях откликался старик монастырской поговоркой. Как-то случилось, что странника пустили в жилье, в котором вовсе не было еды. Тогда он тут же отломил большую часть того, что оставалось от его краюхи. Наутро хозяева поразились: как это из небольшого ломтя вышла целая миса тюри, так что досыта наелись и взрослые, и ребята?
А наутро половинка краюшки оказалась такой же, как накануне…
Опасения путника оправдывались. Начало темнеть, алый диск исчез за погруженным в сумрак лесом, на востоке проступили звезды, а деревни впереди все не было видно. В той, где он остановился накануне, предупреждали: следующее селение далеко, лучше заночевать и идти поутру. Однако отец Савватий не хотел терять времени — деревень в округе много, и он взял обет обойти их все, покуда хватит сил… Так и ходил, из конца в конец округи, по смоленским селам, вот уже третий месяц. И покуда не видел никоих плодов своего подвижничества: везде крестьяне, к которым он обращался с одним и тем же призывом, согласно кивали, бабы пускали слезу, мужики сопели в бороды, однако незаметно было, чтобы хоть кто-то да решился…
И все же Савватий шел дальше. День-деньской молился и исполнял свой обет, не думая и даже не вопрошая Бога, добьется ли цели. Цель была перед ним, и он к ней шел. Остальное не имело значения.
Чуть в стороне от дороги ивовые кусты образовали заслон ветру.
Схимник остановился, скинул на землю мех. Найдя высохший куст, наломал веток и сложил костер. Щелкнуло огниво, вспыхнула раскопанная под снегом сухая трава, рыжие языки побежали по веткам — и от костра потянуло теплом.
Савватий развязал мех и вытащил заветную краюху.
— Благослови, Господи, ясти и питье рабу Твоему!
Он не спеша разжевал и проглотил несколько крошек, прислушиваясь к далекому вою. Волков странник видел много раз, зимой они становятся опаснее, однако страх не проникал в душу Савватия. Не это сейчас страшно!
Комочек снега растаял во рту, прохлада, разлившись по телу, прогоняла сон. Спать нельзя: костер погаснет и мороз убьет путника. Вот в деревне он поспит, а сейчас надо просто ждать утра и молиться.
Савватий подбросил сучьев, достал из-под полушубка лестовку [81] и принялся перебирать ее, шепча вечернее правило…
81
Лестовка — старинные четки, и по сей день применяемые староверами.