Стены молчания
Шрифт:
— Грифы все еще работают, — сказал Радж. — Но их стало меньше. Используются не все Дакхмасы. Многие парси теперь сжигают умерших. Огонь считают альтернативой.
Меня передернуло.
— На самом деле огонь тоже священен для парси, — пролепетал Радж. — Они видят в нем земную фестацию Мудрости.
Манифестацию, а не фестацию. Но, может быть, фестация была более подходящим словом.
Боже мой. Огонь или грифы. Хороший выбор. Я вспомнил рваные, набухшие края ран на обнаженном теле отца. И у меня перед глазами предстал глаз отца, вывалившийся
— Моего отца изуродовали грифы, — прошептал я.
Радж кивнул:
— Я знаю. Аскари говорил, что это святотатство. Грифы здесь только для парси, не для чужаков.
В конце концов отец оказался чужаком для всех: для меня и матери, для «Клэй и Вестминстер». Для себя самого. Он пытался пробраться внутрь, ко мне. Но я хлопнул дверью. Клик. Только грифы были его друзьями.
Внезапно я вспомнил родимое пятно на щеке отца. В морге вся кожа вокруг родимого пятна была изорвана, но само родимое пятно осталось нетронутым. Казалось, что у отца должна была остаться отличительная черта. Часть, по которой его можно было сразу же узнать, несмотря на то, что с ним случилось.
— Должно быть, он был очень одинок, — сказал Радж.
Я стоял как парализованный и не мог даже кивнуть.
Интересно, мать тоже стояла на этом самом месте? О чем она тогда думала? Или она не могла думать и стояла в таком же оцепенении, как и я? Наверное, она была одна.
— Из-за чего мой отец так разозлился на Аскари?
Завтрак из лжи и яиц, недоеденное дело.
Радж был осторожен:
— Какое-то дело. Я не знаю, с чем оно было связано. Ваш отец считал его ненадежным, а Аскари не соглашался. Может, вам не следует думать об Аскари так плохо. Он сделал многое, чтобы не опозорить вашу семью.
Не опозорить для окружающих. Но что творилось внутри семьи…
Я отвернулся от ступеней, подошел к хижине и посмотрел в окно. Я не мог ничего разглядеть, в комнате царила кромешная тьма. Я попытался открыть дверь. Огромный ржавый замок пресекал любую возможность проникновения туда без отмычки.
Вся земля вокруг хижины была устлана тростником.
Из тростника что-то торчало. Это было засунуто под нижнюю балку хижины. Хотя это что-то и было запрятано, но все же его можно было разглядеть. Я обошел вокруг хижины и присел на корточки, чтобы получше рассмотреть эту вещицу.
Это был крест, грубый, сделанный из двух кусков древесины, не больше пяти дюймов длиной. Я провел по нему рукой. Древесина была гладкая от постоянного соприкосновения с известью. Эти куски удерживались вместе веревочным узлом, прогнившим и хрупким. Но в этом темном укрытии ни один ветерок не мог потревожить этот узел, и вряд ли какой-нибудь прохожий мог увидеть этот крест. Только тот, кто пришел посмотреть на место смерти своего отца, мог обнаружить его.
— С вами все в порядке, Фин? — крикнул Радж, но не сдвинулся с места.
— Да, да. Все в порядке.
— Что вы делаете?
Что я делал? Прикасался к склепу. К хрупкому
Я встал:
— Пошли.
Радж выглядел встревоженным:
— Я думал, что вы упали, может быть, в обморок.
Я вытер липкую тину о брюки:
— Нет, я просто почувствовал себя нехорошо, мне надо было побыть одному некоторое время. Вот и все.
Радж понимающе кивнул:
— Я никогда не знал своего отца, поэтому его смерть ничего для меня не значила. Для вас муки должны быть огромны.
Мне казалось, что я тоже не знал своего отца.
Я улыбнулся:
— Ты хороший парень, Радж.
Радж застенчиво кивнул головой.
Я еще раз украдкой взглянул на хижину. Мать упокоила отца здесь с простым крестом. В Англии он лежал на своем месте на клотсволдском кладбище. Здесь мне было больше нечего делать. То, что я должен был сделать, осталось в прошлом, пять лет назад, когда я поднял трубку телефона.
Но о чем думал отец в момент смерти? Самоубийство или случайность? Юридическое объяснение выражалось в двух словах, но они объединялись одним — словом «стыд». Постыдные действия, виновный стыд.
Моя мать восславляла его. Крестом. Да, но она не знала о той лесной нимфе.
Я повернулся и опять посмотрел на Башни. Гриф взгромоздился на грязный камень и теперь наблюдал за нами.
— Поехали в Версову, — сказал я.
Мать была абсолютно права. Версова была антиподом Башен. По крайней мере до определенной степени. Несмотря на живописный закат на пляже, ничто не могло заглушить демонов, спорящих у меня в голове.
Пока мы с Раджем прогуливались по шумному побережью, преследуемые вереницей кричащих ребятишек, вид маленьких лодок навел меня на размышления о простом желании насытить желудок не для престижа, партнерства и даже не для богатства. А просто для того, чтобы остаться в живых. Если бы мы могли ясно видеть цель жизни, тогда жизнь была бы не такой противной.
Я знал, что все это очень наивно. Это лишь фантазия западного человека на пасторальную идиллию. Женщина оперлась о центральную балку небольшой лодки, прикрепляя поплавки к сети. Она бы отдала все, чтобы иметь то, что у меня есть, даже со всей этой ерундой, творившейся в последнее время.
— Они ловят бомбил, — сказал Радж. — Потом высушивают это там. — Он показал рукой вдоль побережья.
В сумерках я все еще мог различить целую кучу рамок, с которых свисали черные полоски.
Рыбьи виселицы.
— Они делают бомбейскую утку из этой рыбы. — Радж не стал вдаваться в объяснения.
Лицо обдувал легкий ветерок. Воздух был наполнен рыбным ароматом, гораздо более концентрированным, чем запах морского порта на Саут-стрит. Здесь все было по-настоящему. Яркое доказательство того, чему служила эта земля.
Неподалеку посмеивались мужчины. Они играли в какую-то игру, но я не мог рассмотреть, во что именно. Они сидели в круге под рамками с рыбой, размахивали руками, кулаками бороздили песок.