Степь ковыльная
Шрифт:
Девушка открыла дверь и ушла.
Сергунька повернул в противоположную сторону от своей дороги и несколько верст провожал крестьянский обоз. Мелко перебирая копытцами, бежали овцы, взметая клубами дорожную пыль. Изредка они останавливались и встревоженно блеяли, будто негодуя, что люди гонят их куда-то прочь от привычных мест. Важно шагали красно-пегие быки, запряженные в телеги со скудными пожитками, домашним скарбом и продовольствием.
Женщины сидели на телегах, понурившись, низко надвинув платки на лоб. Старухи вытирали набегавшие слезы. Сосредоточенно шагали крестьяне,
XXI. В землянках под Измаилом
В маленькой землянке было сыро и холодно. Позднеев глубоко задумался, завернувшись в плащ. На столе чадила сальная свеча.
Вошел Алексей и стал топить железную печурку, ворча хриплым, простуженным голосом:
— Ну и сторонка, будь она трижды неладна! Дров сухих и то не достанешь. А камыш разве даст тепло?.. Голод и холод. Солдатики еще на ногах держатся, почти все лихоманкой или животом страдают… А стоило только Суворову приехать, так все точно пьяными заделались, гомонят: «Где Суворов — там победа!» Да что он, пресвятой чудотворец, что ли? Разве ж такую грозную крепостищу можно малыми силами одолеть? Да и то еще в рассуждение взять: почти половина войска — казаки. У них и ружей почти нет, а ежели у кого и есть, так что те ружья, без штыков?
— Да не хнычь ты, Алеша, — усталым голосом отозвался Позднеев. — Сам знаешь, с какой радостью войска встретили появление Александра Васильевича. Сразу про лишения свои тяжкие забыли.
— Верно изволите говорить, — кивнул Алексей. — Да все же невдомек мне, почему они льнут, словно дети к отцу, к Суворову? Слов нет, генерал отменный, знаменитый, ни одной баталии, слыхал я, николи не проигрывал, в бою в самых опасных местах другим пример показывал. Но ведь имеются же у нас и другие храбрые да смекалистые генералы? За что ж его, особливо перед прочими, солдаты наши так уважают?
— За то, — ответил Позднеев, — что и он простых воинов российских уважает, заботится о них повседневно, воистину как отец родной. Знают хорошо его солдаты, и он отменно их знает. Не о себе помышляет он, не о личной славе, а о славе отечества.
— Ну, теперь и я понял. Спасибо вам, Анатолий Михайлович, — смущенно сказал Алексей. — Вы посидите пока один да в печку не забывайте подбрасывать, чтобы огонь не потух, пусть, хоть немного тепла даст, а я пойду, еще маленько камышу насобираю и покушать вам чего-нибудь раздобуду.
Вскоре после ухода Алеши кто-то постучал в дверь, землянки… и на пороге показалась фигура казачьего хорунжего в барашковой шапке с алым верхом и в бурке, наброшенной на плечи.
— Денисов! — обрадовался Анатолий, — Садитесь вот на этот чурбан, другой мебели в моем «дворце», как видите, нет.
Пока Денисов снимал бурку и усаживался, Позднеев окинул его быстрым взглядом: «Почти такой же, как и был, смугловатый даже теперь, зимой. Похудел лишь, да появились морщинки в уголках рта».
Денисов
— Заприметил вас, Анатолий Михайлович, сегодня, когда вы по лагерю разъезжали, да без коня я был, пеший. Рванулся за вами, а вы шпоры дали и стрелой дальше. Вызнал у Селезнева, вестового, где вы находитесь — и к вам. Как живете-здравствуете? Как Ирина Петровна?
— У меня все благополучно, Павел Иванович, жаловаться не приходится. Ирина моя здравствует. Завидую несколько вам, ведь у вас уже сынишка есть.
Павел скупо улыбнулся:
— Не только сын, но и дочка родилась в начале войны; я и не видел ее. Сына Тихоном назвали, в честь дедушки. Пять лет ему уже. Тихон Карпович души в нем не чает, так и не отходит от него. А дочь Меланьей нарекли, в честь Меланьи Карповны. Полюбила она крепко нашу дочурку и теперь к нам, в станицу, насовсем переселилась.
— Что же не писали вы мне последние годы? — упрекнул Позднеев.
— И виноват и не виноват… Полк наш все время с места на место перебрасывали. Трудно было надеяться получить ответное от вас письмо. К тому же полагал я: возможно, и вы здесь где-нибудь воюете. А что Таня Ирине Петровне не писала, так очень не вините ее: с детишками, видно, захлопоталась..
— Ну как, много читаете по-прежнему?
— В первые годы после расставанья с вами прочитал немало, а на войне-то, сами ведаете… Вот только некоторые статьи Новикова и Радищева с собой в поход взял. Читаю и перечитываю их неустанно. Да не только сам, но кое-кому из дружков своих давал. Вольнодумцем в полку слыву, потому и обходят меня при награждениях. Лишь чин хорунжего получил. Наш полковник Сысоев недолюбливает меня, да и понятно… Сверх того, родня он Иловайскому, а тот крепкую обиду затаил на меня из-за Тани…
— Вы упомянули Радищева. А вам известно, что написал он «Путешествие из Петербурга в Москву»?
— Нет, не слыхал, — с сожалением ответил Павел.
— Я знаком с ним…
И Анатолий коротко рассказал о своей встрече с Радищевым и о содержании «Путешествия из Петербурга в Москву».
— Печальна судьба Радищева. В конце июня девяностого года он был арестован и заключен в Петропавловскую крепость. Двадцать четвертого июля уголовным присутствием судебной палаты приговорен к смертной казни через отсечение головы. Потом дела его слушалось в Сенате и Государственном совете. Они подтвердили смертный приговор, и лишь четвертого сентября указом Государственному совету «всемилостивейше» повелено было ввиду празднования мира со Швецией смертную казнь Радищеву заменить ссылкой в Сибирь, в Илимский острог, «на десятилетнее безысходное пребывание».
Павел слушал затаив дыхание.
— Вот это человек! Вот кто понял то, что как хлеб и вода надобно народу. Отмена рабства — сейчас наиглавное… И как прозорливо сказал он: «Примера не будет, чтобы царь упустил что-либо из своей власти». К тому воспомянул я об этом, что многие, ох, очень многие тщетные надежды возлагают на справедливого царя: вот, мол, воссядет на престол праведный царь, и тогда, дескать, простой люд будет дышать полной грудью. Несбыточны сии мечтания, как вы полагаете?
Позднеев ответил твердо: