Степь зовет

Лурье Нотэ

«Доля… Что оно такое — доля?» — думал Микола, и с тех пор эта мысль не давала ему покоя. Почему одним счастье, а другим горе? Почему старосте живется сытно, весело, вольготно, а они часто сидят без хлеба? Вот сейчас он пробегал мимо старостовой хаты. Там играл граммофон, в больших окнах светло горел огонь, а за столом, уставленным пирогами, среди гостей сидел разряженный Тимошка и запихивал в рот огромный ломоть.

За что Тимошке такое счастье? У него и сапожки хромовые, и в школу он ходит; все потому, что хозяйский сын. А он, Микола, на их земле надрывается.

Земли у них, может, сто десятин и полный двор худобы, а у Миколиного отца даже дворняжки нет, потому что нечем ее кормить. Шесть с лишком лет проработал Микола у Деревянно, в степи, на конюшне, на кирпичном заводе. Но однажды, когда Пилип при расчете обидел его закадычного дружка Хонцю Зеленовкера с хутора Бурьяновки, Микола среди бела дня выбил стекла в светлых старостовых окнах и убежал из села. Скитался по хуторам, работал у немецких колонистов, пока не настала война, а там его взяли в солдаты.

Года через три в волость дошли слухи, будто Микола Иващенко убит, но в начале зимы 1918 года он нежданно-негаданно возвратился в Ковалевск, худой, бледный, в длинной простреленной солдатской шинели. Он добрался сюда из далекого Петрограда, где полгода пролежал в госпитале. От него крестьяне впервые услышали про Ленина, про ленинский Декрет о земле. Собрав вокруг себя солдат, вернувшихся с фронта, батраков и бедных крестьян, Микола Иващенко организовал в Ковалевске революционный комитет, который сбросил урядника, старосту, создал в окрестных селах комнезамы и разделил всю землю между крестьянами.

А когда на Гуляйпольщине стали орудовать банды батьки Махно, Микола Степанович Иващенко сколотил партизанский отряд. Верхом на горячем коне Микола носился по пыльным дорогам, был первым в боях, и пуля его не брала. Но однажды ночью Миколу подстерег в Успеновской дубраве Тимофей Деревянко и разрядил свой обрез ему прямо в бок. Тяжело раненного, его отвезли в святодуховскую больницу. Потом, когда Гуляйпольщину занял на время Деникин, в Ковалевск прискакал с белогвардейским карательным отрядом Тимофей, согнал семью Иващенко к глиняным ямам и своей рукой расстрелял всех…

«Вот эта дубрава», — чуть ли не вслух произнес Микола Степанович, когда машина стала огибать лесок. Почему-то сегодня так отчетливо встали в памяти далекие годы детства и юности. Может быть, потому, что ему предстоял неприятный разговор с Хонцей, с тем самым Хонцей, который по первому его зову вступил в партизанский отряд?…

Тем временем Хонця сидел в неуютной приемной райкома, примостившись на краешке скамьи в углу. У стола напротив сидели и стояли несколько крестьян и слушали молодого инструктора, который вполголоса быстро говорил им что-то.

«Болезнь это у меня, что ли? — думал Хонця, наблюдая за инструктором. — Как говорить, так у меня язык заплетается. Ну с чего это на меня такое беспокойство напало? — пытался он себя ободрить. — Микола Степанович свой человек, из одной миски ели, в одном отряде воевали, в одной партии состоим. Непонятное дело: когда он у нас в хуторе, мы с ним словно на одну арбу колос подаем, а тут как-то совсем по-другому…»

Двери поминутно

хлопали. Торопливо входили потные, запыленные мужики, заглядывали в одну комнату, в другую и, недолго побыв, с громыханьем разъезжались на своих телегах, кто в какую сторону.

Наконец во входных дверях показалась высокая сутулая фигура секретаря райкома. У порога он задержался, стряхнул с себя пыль, вытер лицо платком. Тотчас его окружил наехавший народ. Стало шумно. Иващенко оживленно здоровался то с одним, то с другим.

Те, кого Иващенко на сегодня вызвал, стояли в стороне у окна и молчали. Шумели прибывшие по своему почину.

— Степаныч, нехай райком выделит мне другого уполномоченного! — покрывая общий гам зычным баритоном, кричал худой, смуглый, как цыган, мужик, председатель малостояновского сельсовета.

— А чем тебе Таратута не показался?

— Это я ему не показался, видно, моя борода глаза ему мозолит. Одну ночку переспал и укатил, даже с народом не повидался.

— Как так? — нахмурился Иващенко.

— А очень просто. Глушь у нас, видишь ли. И потом подавай ему масло, сметану, жареных курей… А раз нет, значит, ноги на плечи — и айда. Условия неподходящие.

— Мы ему создадим условия… — проворчал секретарь райкома, и тон у него был такой, что малостояновский председатель не позавидовал сбежавшему Таратуте.

— Ну, а ты чего принесся за тридцать верст, Максим Павлович? — обратился Иващенко к коренастому мужику с густой, круглой бородой.

— Меня спрашиваешь? — отозвался тот, хитровато играя черными глазами. — Я, Микола Степанович, к тебе только с одним вопросом: чем мой колхоз хуже Санжаровского? Чем? Вот это ты мне разъясни, и я уеду с богом.

— Кто говорит, что вы хуже? — усмехнулся Иващенко, догадываясь, к чему клонит председатель Святодуховского колхоза. — Мы считаем твой колхоз одним из лучших в районе, а может быть, и самым лучшим.

— Лучшим? Почему ж тогда МТС Санжаровке дала трактор, а мне нет? Чем я это заслужил, а?

— Да ты никак слезу готов пустить? Постыдись, Максим Павлович! У тебя же лучшие кони в районе.

— А им кто не дает? Хай санжаровцы заботятся о своей худобе, как я, тогда у них тоже будет. Я своих коней не от МТС получил.

— А сколько в МТС тракторов, ты знаешь? Хорошо, если десяток. А колхозов в районе? Тридцать семь. Ничего не попишешь, Максим Павлович.

— Ишь какие умные! — ворчал святодуховский председатель. — С трактором каждый выйдет на первое место. Конечно…

Иващенко развел руками в знак того, что разговор окончен, и повернулся в другую сторону. На глаза ему попался уполномоченный Блюментальского колхоза, который, искательно склонив набок оплывшее бабье лицо, пробивался ближе к секретарю.

— Школьников, что вы тут делаете? Почему вы снова приехали?

Тот вытирал платком потный, в жирных складках лоб.

— Согласовать надо, Микола Степанович. Тут у меня важный вопросик, — ответил он очень серьезно.

— Опять согласовать? Мы же вчера все согласовали. Что ни день, он тут как тут. Вот несчастье…