Степь зовет
Шрифт:
Элька вернулась в райком и стала названивать на базу — оттуда никто не отвечал.
Густой январский снег падал крупными хлопьями. Откуда-то налетел ветер, и белая пелена заходила волнами.
Теперь Элька уже ругала себя, что не поехала с воскресеновским колхозником. Не все ли равно, чьи сани привезут ее на хутор. Такая причуда подстать капризной барышне, а не коммунистке, которой партия поручила важное дело. «Мы на тебя, дочка, надеемся, — сказал ей на прощание Микола Степанович, — ты ведь у нас теперь и бывалая и ученая. Приглядись
А она по своей собственной глупости может застрять здесь. Вон какая непогода!
Элька еще раз позвонила на базу. Оказывается, подвода из Бурьяновки здесь и скоро выедет. Надо поторапливаться.
Во дворе базы стояли сани, нагруженные мешками. Запорошенные снегом лошади опустили головы, словно дремали. Какой-то дядька — лица нельзя было разглядеть, — низко нагнувшись, с веревками в руках, хлопотал возле саней.
— Вы из Бурьяновки? — спросила Элька.
Дядька ничего не ответил. То ли не расслышал, то ли считал, что его дело вязагь как следует мешки на санях и нечего к нему приставать с пустыми расспросами.
Элька терпеливо ждала.
— А если бурьяновские, так что? — ответил наконец возчик, не поднимая головы.
— Вы туда сейчас поедете? — кротко спросила Элька.
— Ну, предположим туда, так что? — снова пробурчал он.
— Почему вы такой сердитый? — Элька засмеялась, она узнала Калмена Зогота.
Дядька управился наконец с веревками, обернулся, и глаза его засветились лаской.
— Да это Элька! Товарищ Руднер… Я ведь вас совсем не узнал… Смотри-ка! Откуда ты взялась? Вот так история… Если бы я знал, что это ты…
— А если не я, так надо огрызаться? Я-то вас сразу узнала…
— Да ну? В самом деле? — широко улыбался он, показывая пожелтевшие от табака зубы. — Правда? Подожди! Сколько времени прошло с тех пор?… Все тебя жалели. Ты не знаешь, что тогда творилось у нас! Тебе еще повезло, могло быть хуже. Говорили, что это Патлах. Ну, его уже нет в живых. Бог его покарал, утонул… А как ты? Совсем вылечилась? Здорова?
— Вы же видите… Но болела я долго… Так у вас говорили, что Патлах? — Элька задумалась. — Может быть, и верно. Ну ладно, чего вспоминать плохое! Как на хуторе, что слышно?
— Что там может быть слышно! Хутор стоит все на том же месте. А может быть, ты приедешь к нам и сама посмотришь?
— Если вы меня возьмете с собой.
— В самом деле? Ты хочешь поехать? — Он посмотрел на нее задумчиво. — Видно, родные места тянут к себе. Недаром говорят… — Он оживился. — Как так — возьму ли я тебя? Что ты это говоришь? Ведь я привезу такого дорогого гостя!.. Боюсь только, не замерзнешь ли. Время к ночи.
Калмен еще раз осмотрел сани, проверил, крепки ли веревки, потрогал упряжь, стряхнул рукавом своего черного тулупа снег с мешков и постелил на них
— Ну, залезай, Элька, наверх, но смотри не замерзай. На, надень вот эту бурку.
Элька взобралась на сани. Натянула на полушубок жесткую, сыроватую бурку и уселась на мешках, лицом к лошадям.
Калмен опоясался веревкой, сел впереди, примостившись среди мешков, и перебрал вожжи.
— Садись-ка лучше спиной, а то ветер будет хлестать тебе прямо в лицо.
— Ничего, поборемся и с ветром! — Элька засмеялась.
Калмен взмахнул кнутом, сани заскрипели, сорвались с места и заскользили с горы. Застывшие лошади понеслись рысью, миновали несколько боковых улочек, пересекли замерзшую реку и вышли в степь.
В степи было уже тихо. Снег стал падать реже и скоро совсем прекратился. Калмен рассказывал Эльке обо всем, что случилось на хуторе за то время, что ее не было.
— Как же, я хорошо помню Онуфрия. Его, кажется, прозвали молчуном. Глаза у него всегда были печальными. — Элька задумалась. — И приемную дочку его помню: бойкая, красивая… Да, ужасная история… Кому он мог помешать? И, говоришь, никаких следов?
— Никаких. Приезжали из города несколько раз, разговаривали с людьми… Вот такие дела. — Калмен стряхнул снежинки с бороды. — Ну что мне тебе еще рассказать? О колхозе, наверно, сама знаешь. Могло быть лучше.
— Скажите, только в Бурьяновке не ладится или в других колхозах тоже?
— О других не скажу. Вот в Ковалевске, к примеру, в «Нове життя», все по-другому, а у нас я и сам не знаю, что делается… Тебе придется-таки повозиться…
Он отпустил вожжи, повернулся к Эльке всем корпусом и начал выкладывать ей все, что у него накопилось па душе.
— А почему вы молчали? — спросила Элька. — Где были Коплдунер, Хонця?
— Коплдунер? Он еще молодой, зеленый. Да и укатил от нас месяца два назад.
— Куда же?
— Учиться его послали, на агронома, говорят, в Киев…
Элька порадовалась за Коплдунера, хотя ей было и жалко, что она его не увидит.
— Ну, а Настя?
— Настя тоже.
— Что? Тоже в Киев?
— Нет, она, кажется, в Москву уехала… Да, в Москву. На курсах там учится.
— На каких курсах?
— Вот этого я не знаю… Она уехала с месяц назад, Коплдунер — раньше.
— Вот тебе и на! А я — то думала, что повидаюсь с ней… Так Настя, значит, в Москве? — будто бы с завистью повторила Элька.
Она то и дело перебивала Калмена, вспоминая все новых и новых людей — Хому Траскуна, Шию Кукуя, Антона Слободяна… Очень хотелось узнать ей о Шефтле, где он, что делает, жива ли его мать. Но почему-то не спросила.
— Да, вы мне так ничего и не сказали о Хонце. Он тоже уехал?
— Да нет. Дела у него неважные. — Калмен обернулся к Эльке. — Болеет часто. И сейчас он в больнице. Что-то у него со вторым глазом стряслось. Говорят, какая-то нервная болезнь.
Элька помрачнела.
— Вот беда! Ну, а теперь как с ним?