Степкина правда
Шрифт:
«Кто же такой Черная Борода, — размышлял я, — если своими бойцами он считает мальчишек? Но ведь и Волик был связным у партизан… Значит, это военные? Но разве военные пишут листовки и дерутся с бойскаутами? А если это ловушка, меня хотят поймать и отомстить за Стрижа и Вальку? Интересно, а пошел бы на моем месте Волик? Как об этом спросить его, не рассказав тайны?..»
Я зашел к Волику, когда тот чинил ботинок, и предложил ему сходить за водой.
— Вон она — полна бочка, — ответил тот, продолжая возиться с иглой и шилом.
— Помог бы человеку, —
— Куда ж я в одном ботинке-то?
— Мои надень.
— Не надо, я сам, тетя Груша, — вступился я. И, улучив момент, когда мы с Воликом остались одни на кухне, предложил ему в среду пойти вместе на Лысую гору.
— Это зачем?
— Памятник Щапову поглядим, город. Оттуда, с горы, знаешь, как все видать! В двадцать ноль-ноль пойдем, ладно?
— Это когда?
— В восемь вечера. Это у военных часы такие! — горячо пояснил я, видя, что Волик не отказывает мне моей просьбе.
— А ты что, в военные записался? — улыбнулся тот.
— Да нет, — протянул я, подражая Степкиной манере скрывать главное. — Просто так спрашиваю: пойдешь?
— Темно будет. Кого мы там смотреть будем?
— Надо мне, понимаешь? Я себе слово дал: если я смелый, то обязательно пойду ночью к памятнику Щапову…
— А почему в среду? Чудишь ты чего-то. Надо — так иди сам…
Я обиделся и уже раскрыл рот, чтобы рассказать о письме, но вовремя спохватился: пора же в конце концов научиться хранить тайну! Уж лучше пойду один без Волика. Будь что будет!
В девятнадцать сорок, в среду, я набрался-таки храбрости и вышел из дому. Ветер стих, и морозная луна висела над Лысой сопкой. Будто для того и поднялась, чтобы посмотреть, как и кто меня встретит у памятника…
Вот и последние окраинные домишки, скрывающие меня в тени. А впереди, вся залитая лунным светом, открылась моему блуждающему взору снежная Лысая гора с маячившим над ней черным памятником, обнесенным чугунными цепями. Я шагнул к сопке и… проклятый сучок! Его треск прозвучал в моих ушах будто выстрел. Не отступать! Не отступать!.. Я пошел, проваливаясь по колени в снегу, то и дело сбиваясь с едва заметной тропинки, не сводя глаз с маячившей на горе черной громадины. Ближе, ближе, ближе… Вот уже отчетливо видны чугунные цепи памятника, уже различаются освещенные лунным светом надписи на его пирамиде…
— Стой, не оглядывайся!
Окрик за моей спиной показался мне громом. Я стоил ни жив ни мертв, силясь овладеть собой и не заорать от страха. Помнится, я даже закрыл глаза, чтобы ничего не видеть…
— Ты смел! — раздался за мной тот же глухой, но уже не такой громовой голос. — А теперь отвечай. Только не оглядывайся…
Я не шевелился.
— Готов ли ты помогать Черной Бороде бороться с буржуями, бандитами и всеми, кто против советской власти?
— Готов, — пролепетал я.
— Ладно. А готов ли ты умереть, но не предать товарищей?
— Факт…
— Ты выдержал испытание. А теперь повернись!
Я медленно повернулся и открыл глаза…
— Степка!!
— Я, — весело сказал
— Ты не смотри, что нас тут мало. Нас, знаешь, сколько? Пятьдесят три! А ты пятьдесят четвертый, — сказал Степка. — Но, смотри, Коля, не подводи больше. Письмо сжег? Правильно! Мы и Волику хотели писать, да пока нельзя…
Но почему нельзя принимать в отряд Волика, Степка нам так и не объяснил.
— Скажи, а как вы узнали, что Стриж отравил Мишутку? — спросил я, когда мы все расселись на цепях и столбах памятника.
— А мы все знаем, что бойскауты делали, — сказал Степка и, достав из-за пазухи толстую ученическую тетрадь, показал мне. — Тут все ихние дела записаны; пускай попробуют отпереться!
Я ахнул: ведь это была та самая тетрадь, в которую все-все записывал маленький коровинский писарь! Как им удалось взять ее у бойскаутов?..
— У нас там свои глаза и уши. Мы и вперед знаем, что они, гады, против нас замышляют!
— Шпионы?!
— Да нет, — недовольно поправил меня Степка. — Шпионы — это когда враги, а наши бойцы — это разведчики. Ну все, давайте о деле! — заключил он и, опять спрятав тетрадь, рассказал нам, для чего собрал отряд.
Оказывается, хозяин ресторана «Казбек» пригрозил судомойке Беломестной, матери одного из учеников нашей школы, удержать с нее из жалованья за разбитую посуду, хотя разбила ее не Беломестная, а пьяный шеф-повар. А у Беломестной четверо детишек, и все маленькие. А муж у нее, белогвардейский солдат, убит красными.
— Контра белая! — выкрикнули позади меня. — Пускай удерживает!
— Бедные они, все равно жалко! — возразили другие.
— А мы богатые? Откуда мы денег возьмем?..
Завязался спор, но Степка попросил слова, как на собрании у взрослых, и сказал:
— А вот дядя Егор говорит, что многие солдаты по темности своей к белякам шли, и никакие они не контра. Их генералы обманывали. А те, которые правду узнали, — к нашим переходили, вот! И детишки тут ни при чем, если хозяин с их матери деньги удержит и жрать нечего будет, вот! А я так считаю: подождем, а если удержит, мы хозяина припугнем, пускай он все жалованье ей выплатит, верно?
— Верно! — поддержали все.
— Тогда все! — сказал Степка.
А когда мы кучками и поодиночке пошли домой, Степка придержал меня и тихонько сказал:
— Волика сейчас нельзя в отряд: узнают, что он сын Черной Бороды, враз подумают, что наш отряд он придумал. Еще и осудить могут. А он у нас особенный, ясно?
— Ясно. — Я понял, что Степка хочет уберечь Волика от беды в случае провала отряда.
Огненный Дьявол
На воскресенье был назначен новый сбор на Ангаре за мыловаркой, где летом удила рыбу «мушка».