Степкина правда
Шрифт:
— А ты почем знаешь? — удивился я. — И не пять тысяч…
— Это же мой батька был, — сказал Волик.
С минуту я не мог выдавить из себя ни одного слова.
— А ты?..
— А я и есть Вольдемар, — спокойно ответил Волик и опять улыбнулся. — Это меня еще Клазус так назвал. А я — Владимир, Володька…
— И ты настоящий сын?.. Черной Бороды?!.
— А какой же еще?
Теперь я смотрел на Волика, как на чудо. Хотелось немедленно сорваться с места, бежать к Саше, Степке, но Волик положил мне на плечо правую руку и стал рассказывать:
— Батя мой тогда в партизанах был, а мы с мамкой и сестренками в Глазковом[31] жили. На той стороне
— Ой, страшно как! А дальше?..
— А потом, помню, глаза открыл и вижу: смотрит на меня откуда-то дедушка. У него тоже борода большая да черная была, как у бати. И лицом они схожие, только батя моложе был, а дедушка старенький. Испугался я. Думаю, на том свете дедушку вижу, да как заору: «Деда!» А это не дедушка был, а мой батя. «Тише, — говорит, — сынок, тише, родной. Я батя твой, узнаешь? Батя…»
— А цветок?
— Постой ты! — оборвал Волик. — Какой там цветок, когда я раненый был. Потом-то мне батя все рассказал: и как партизаны меня увидели, когда я к могилке бег, и как беляки меня подстрелили и упал я. Принесли меня в отряд в бесчувствии. А в тряпице той письмо было с планами. А дальше… Убили опосля моего батьку. А меня к доктору привезли ночью. Беляки прознали и про то, и доктора забрали. А меня успели к соседям отдать. Хорошая была докторша, да уехала она. А то бы и ее забрали. Когда выздоровел я, меня Клазус к себе взял учить. И он помер. Братья Форум тогда в цирке были, акробаты, так меня к себе взяли, в труппу. Только цирк закрылся осенью, уезжать надо было, а я с дядей Степой сдружился, в кузницу к нему бегал — кольца ковал он для цирка, — у него и остался. Дочки его, которые младшие, точь-в-точь как мои сестры были. Привык я к ним, как к своим сестренкам. В деревню с ними уехал, с дядей Степой, а потом худо там стало, вот и опять в город.
Волик расстегнул ворот, обнажил плечо и показал мне большой рваный шрам.
— Вот та рана. Пулей это меня, — пояснил он.
Мне хотелось еще и еще слушать Волика, но из комнаты нас позвал Елизар Федорович.
— Идите, друзья мои, смотрите!
Волик, а за ним я бросились к Маше.
— Посмотрите, посмотрите, что может творить рука таланта! — восклицал художник, бегая вокруг Маши. — Как великолепно передан свет! Сколько солнца!..
Да, кувшин, нарисованный Машей, действительно весь так и сверкал: прозрачный, наполовину заполненный водой, залитый солнцем. Кажется, он сам излучал сияние и был куда красивее настоящего. Елизар Федорович вертел рисунок в руках, бегал с ним по комнате, ставил его к стене и к стулу и, наконец,
— Поверьте, друзья мои, сейчас я испытываю такое чувство, словно со мной самим произошло что-то необычное, вдохновенное…
Он отвернулся к окну и долго не мог говорить. А мы стояли и ждали, что он еще скажет о Маше. И Елизар Федорович заговорил, но уже без прежнего восторга, а поучительно, строго. Волик едва успевал «переводить» Маше:
— Будем работать, — говорил Елизар Федорович. — Только настойчивая, кропотливая, упорнейшая работа приведет вас к подлинным вершинам искусства! Мы начнем с того, как правильно держать карандаш, руку, как улавливать в предметах то, чего не суждено видеть простому глазу…
Потом художник назначил Маше дни и часы занятий и пошел проводить нас до крыльца, но вдруг вспомнил:
— Печь! Мы забыли закрыть заслонку!..
«Стой, не оглядывайся!»
Помня о своем обещании, данном Волику, я никому не говорил о глухонемой Маше, но не удержался и рассказал Степке о своем новом открытии: о сыне Черной Бороды, хотя Волик тоже просил меня «не трепаться». Степка очень удивился, похвалил меня за открытие и даже назвал меня разведчиком и следопытом. И тут я взял со Степки клятву и рассказал ему все о глухонемой Маше. А Степка обнял меня и сказал:
— Ты молодец, Коля!
Никаких новостей в школе не было. Бойскауты ходили на переменах, как пришибленные, и все время о чем-то шептались, а так и не открытая Черная Борода окончательно замолчала. А жаль. Зато теперь я дружил с Воликом и вместе с ним и Машей снова стал бывать у Елизара Федоровича. Только больше смотрел, как учится рисовать Маша, чем рисовал сам. Да и художник словно бы забыл о моих способностях и почти не отходил от ее стула.
Но вот однажды, придя из рабфака, Юра сообщил мне:
— Ну, Коля, бойскаутам вашим крышка!
— Как — крышка?..
— Закрыли их буржуйскую лавочку!
— Штаб-квартиру?!
— И квартиру, и форму — все! Теперь жди — и у нас будут пионеры!
Я ликовал! Значит, не надо больше бояться бойскаутов, а силачи и атаманы, вроде Коровина, перестанут дружить с Валькой Панковичем и Яшкой. И Коровина нечего бояться: ведь пионеры заступаются за бедных и слабых и никого не дадут в обиду.
А следом прибежала ко мне с письмом Лена:
— Тебе письмо! Пляши, а то не получишь!
Но каково было мое изумление, когда письмо оказалось не от папы, а от самой таинственной и страшной… Черной Бороды!
Если ты смелый и хочешь быть нашим бойцом, то приходи в среду в двадцать часов к памятнику Щапову[32] на Лысой горе.
Письмо сожги, как прочитаешь.
Смерть буржуям!!! Черная Борода.
Пальцы мои, державшие листок, задрожали, а сам я так растерялся, что никак не мог сообразить, что я должен был сделать. И едва успел сжечь письмо и спрятать под цветком пепел, как вошла мама.
— Коля, сходи… Чем у тебя пахнет? Ты что тут делал с огнем?!
— Ничего…
— Ну, конечно, пахнет паленым!.. Что ты жег?
Но мама обошла комнату, ничего не нашла и, подозрительно оглядев меня, отправила за водой. А мне-то как раз надо было улизнуть к Волику!
С пустыми ведрами я прошел по двору, пока не скрылись за кладовками окна нашего дома, и повернул за угол, к домику кузнеца.