Стихи. Книга Пятая

Ильинский Олег Павлович

Вечер

Это чудо наитием древним Опечатано раз навсегда — У подножья тенистого гребня Золотистая дремлет вода. Все рассветы на нём отдыхали, Он им тайны своей не давал, Только мифы лесистым дыханьем Омывают его перевал. 1978

Антигона

О, я уйду, как никнут камыши, Я отлечу, как отлетает эхо — Пусть гибнет тело, клетка для души, Для изначальной лёгкости помеха. Любила я вечернюю зарю И горных коз на склонах Киферона, И вот, теперь сама я догорю, Уйду, как листья отрясает крона. Покорна я, раз мой настал черёд, Мы — сёстры, жрицы, матери и жёны, Хранительницы

древних очагов, Мы — не строптивы, мы храним законы. Когда я в детстве слушала свирель, Когда была я девочкой весёлой, Любила травы, солнце и зверей, Любила игры, ласточек и школу, Всегда, бывало, думала — умру И стрельчатою ласточкой прикинусь, А если брат переживёт сестру, Пусть ведает другую половину. Ты не поймёшь, как с братом мы дружны, Ты узнице на слово не поверишь, Тиранам, видно, сёстры не нужны, Ты рос один, ты был самодовлеющ. Ты не поймёшь, что я была сестрой Не брату только, а ветрам и влаге, И голубым туманам над горой, И дереву, упавшему в овраге, Светилам ночи, камню и заре, Чужому брату и чужой сестре. Во славу боевого топора Ты вырастал в своей суровой школе, Но я ведь и тебе, тиран, сестра, Когда велит мне сестринская доля. Ты твёрд, тиран, ты прочен, как гранит, Ты сам себе и памятник, и память, Мы рождены, чтоб братьев хоронить, А ты рожден, тиран, чтоб нами править. Мы мучимся и всходим на костёр, Нам не дано направить ход событий, Но я умру сейчас за всех сестёр, За братьев всех, и за тебя, правитель. Я не была ещё ничьей женой, Я не жалею — быть сестрой — почётней, Всей полнотой, всей женской крутизной Служила я моим друзьям бессчётным. Дышала хвоей, знала первый снег, Любила брата и его затеи, Его дела. Я всем была для всех, Прозрачней утра и ручья светлее. Мне — умереть? Пожалуй, и умру — Блаженных теней так свободна поступь, А ты не верь так слепо топору — Не знаешь ты, что все бессмертны сёстры. Ты позабыл, тиран, что смерти — нет, Я отошла без горечи и горя, Я отдала свой потаённый свет Алмазному созвездью Антигоны. Я отлетела просто, как жила, От детства к смерти я была готова, Как будто жизнь ей прологом была, В любой сестре я воскресаю снова. 1977

У берегов Крита

Древний Крит он — как бритва, напорист, Дикий камень с рогами быка, И ему виноградное море Неостывшие лижет бока. Посейдона прокладная ласка, Кноса дикого белая кость, Шелест пены у острова Наксос, Шорох влаги, прозрачной насквозь. Все бы струйки зеленые выпить, Все бы гроты запомнить в горах — Здесь у нас, как созвездия, мифы Обступили весёлый корабль. Этот вечер с гомеровской прытью Нам подводит волну под уздцы — Мы снимаем шаланды на Крите, Веницейского форта зубцы. В этом легком, светящемся шуме Различаем строфический ритм — До чего же Гомер хитроумен. Подарив нам и Трою, и Крит! 1980

Возле Пирея

Афинский рейд, серебряный Пирей — Он, словно детство, дважды баснословен, Весь в колыханьи этой синей крови, Во власти вечной детскости морей. Но он проперчен дымом судовым, Он деловит, как скряга-клерк в конторе: Меня он вечным детством удивит И вечной старостью меня же переспорит. 1980

Наксос

И Ариадну тут одну Тезей покинул На каменном плато, на склоне без теней, И молодой Протей, играющий с дельфином, Зовётся морем тут и руки тянет к ней. 1980

Керамикос

Эта почва на солнце сгорает, А в кустарниках тонут гроба — Тишина погребальных керамик, Притуплённая пеплом трава. И блуждая по древним Афинам В каменистой пыли мостовых, Словно ты уже землю покинул И на мраморной стеле затих. Ты давно уже — тень между теней На просторах

нездешних долин, И туда только запах растений Долетает, едва уловим. 1980

Склоны Парнаса

Громадного пейзажа переливы — Седой нарцисс и синий кипарис, И жёсткий блеск серебряной оливы, Вздымаясь вверх, соскальзывает вниз. Там с облака Кастальский ключ сбегает Как молния на пыльную траву, И там Парнас гранеными зубами Жующий снег — уходит в синеву. Там боги-грозы серебрятся в небе, Гнездятся в камне фебовы орлы, Там гребень скал, как петушиный гребень, Сквозь облачные светится валы. Там Пан себя пасёт и нимф, себе послушных, Коровы спят в светящейся тени, Находит грот Дельфийская пастушка, И Пифия вещает искони. Там козы скачут по гранитным плешам, И синий склон туманами повит, И осенён кустарником ослепшим Заворожённый мифами гранит. 1980

Афинский камень

Карабкаюсь на этот камень жёсткий: Горячий воздух грозами тесним, И светится афинская извёстка, И пахнет штукатурка и жасмин. Иду наверх, стирая каблуки, Сквозит кустарник каменистым крапом, А в лавке продаются черепки, На них скупой орнамент нацарапан. Он к нам пришёл из Крита и Микен, В нём словно звук заворожен певучий, А кипарисы у скалистых стен Похожи на синеющие тучи. 1980

Кариатида Эрехтиона

Пока ещё дремала Византия, Видала сны про вечность и про власть, Похитил бык одну Кариатиду — Она потом Европой назвалась. Вся изнутри светилась ясным воском И русым льном курилась сквозь века, И сквозь войной испепелённый остов В ней пела по Акрополю тоска. 1980

Византийские раскопки

Играют зорю при подъёме флагов, И в тонкой ряби утренних олив Спит Византия в древних саркофагах, Все подступы камнями завалив. Вот Парфенон вступает в город сверху Солдатским шагом розовых колонн, А рядом эта сгорбленная церковь Стоит смиренно, как земной поклон. И только эти пятна золотые Дрожат на стёртых плитах, как свирель — Твой древний камень прочен, Византия, В узоре геральдических зверей. И этих пятен светлая весёлость Не ведает ни сроков, ни оков — Гул вековой, как тот афинский голубь, Доносится из глубины веков. И мрамор плит, разбитых и разрытых, И тень листвы на квадрах базилик, Орнаменты, бегущие по плитам — Вот Византии неизбывный лик. Закатный блеск алеет над Европой, А Византия — как предел времён, И золотой сторонится Акрополь, Античный мир, вечерний Парфенон. 1980

Двор монастыря в Афинах

Блеск воздуха над зеленью долин, Крылатость византийского пространства, И словно дремлет терпкая полынь, И веет отрешенностью бесстрастной. Задумайся, опомнись, покорись. Будь скуп на речь, как эти камни скупы. У входа замер тёмный кипарис, И спят колонны, прислонясь к уступам. Воочию здесь вечность начата, Она в одно мгновенье уместилась, И буден мимолётная тщета Поражена обратной перспективой. Порви непостоянную канву Причинности холодной и лукавой, И близкий рай проступит наяву И одарит своей нетленной славой. И отвергая многоцветный мир, Мы по нему пройдём неуловимо, Пока поблёкнет солнечный эфир В сиянии бессмертных херувимов. 1980

На высоте Акрополя

Отвесом выверен и флейтой закалён, Акрополь залетел на этот холм кремнистый, В движении светящихся колонн Возник над городом, как жертвенник и пристань. Он остановлен раз и навсегда, Его фундаменты в скупую зелень вбиты. Он стал ещё упорнее, когда Турецкий взрыв потряс его граниты. 1980

Песенка-шансонетка из Пирея