Стихи. Книга Пятая

Ильинский Олег Павлович

Сирень

Лиловый шторм, лиловый дождь сирени Обваливался в глиняный кувшин. Сирень стояла в кувшине по пояс, И было так: шли облака, и поезд Бежал по рельсам. Паровозный дым Казался сизым облаком тугим, Он бился вдоль полотен, и вершил Своё движенье май неукротимый, Железный май сиреневой плотиной, Казалось, на заборы нависал. Провинция? Поездка? Курск? Вокзал? Сиреневая гроздь неустрашима, Она плывёт, наполнив города, Скуластым бликом на лице кувшина, Она цветёт, бессмертием горда. Сирень нова. Цветёт без повторений, Цепляется за нити проводов, И снова так: весна, аврал сирени, Овраг сирени в кувшине с водой. И в комнатах, как май, неукротима, Цветёт навек, цветёт врагам на страх, Смотри: она полнеба охватила У памяти на

солнечных холстах. Что этой дикой горечи острее? 1974

Кабачок

Румян старик, остёр сангвиник, Хмельная девушка мила, А ночь, глядишь, на стёкла двинет Метелью острой, как метла. По кругу рук гуляет штопор, Зелёный змий смолёных пробок Ещё захлёстывает зал, А Хоггарта гравюрный коготь Уже врезается в металл. Нас двери прочные укроют, Не выдаст мёрзлое окно. Который там король на троне — Кромвель? Не всё ли нам равно. Кому отчёт дадим и выкуп За чехарду ушедших лет? Смотри, девчонка, будешь хныкать, Мементо мори, пьяный дед. 1974

Оглянемся

И нужно ли сейчас напоминать, Что пруд лесной древнее Оссиана И что кукушка — летняя поляна — Кукует, позабыв о временах, Что слава перочинного ножа В орешнике ещё живёт, свежа? И нужно ли отыскивать примеры Для азбучного знанья детских лет — Мы в детстве — современники Гомера, А времени у нас в помине нет. Оглянемся, и без труда припомним Клубящееся детство летних комнат, Кусты, гербарий, бабочек в спирту, Двух бабушек, прогулки и поездки И ту серебряную высоту, Которая нам после — не известна И, кажется, никем не занята, А в детстве — как купание, проста. 1974

Движение

Когда собвей над гаванью повис, Окутанный железной паутиной И кувырком на стёкла сорвались В шальных ракурсах влажные картины, Мгновенье, как хрустальная метла, Ударило в зрачки и задрожало, И солнечная чайка замерла В сквозной четырёхмерности квартала. 1975

Каменные террасы

Тут лесной Эльсинор, водопадные сфинксы рябые, Водопадных террас серовато-стальной разворот, Эликсиром листвы театральные древние были Пропитала насквозь водопадов железная страсть. В толщу горных пород Узловатые корни ввинтились, Освежает берёза слепому титану висок, Он огромно высок, Этот срезанный каменный вылеп, Плосколицый Рамзее, прародитель осин, Оссиан. Водопадная капля дрожит на листе пятипалом, Птица Правит свой путь, серебром водопад осиян, Лес водой окроплён, у осин — серебристые лица, И не может заснуть кавалькада бегущей воды, А на камне — босые следы. Тут укус комариный остёр, Быстроногие нимфы Эпира Зову кельтских сестёр Отвечают сквозь капельный плеск, И под шорох дубов в камне ласточки строят квартиры И живут на пороге небес. В узком теле ствола просыпается дрожь на закате, И в последнем луче водопадные капли слезят, Эта пена бела, как огромная белая скатерть, И блаженствует ферма вдали, и созвездья приходят назад. 1973

Запах смолы

Синим движеньем строки наполнять молодые тетради, Мерить шагами тропу, верить изгибу ствола, И наблюдать облака и по-птичьи сидеть на ограде, Вечером пить молоко возле простого стола. Я не останусь в долгу перед иволгой этой и ульем, Буду купаться, гулять, спать при открытом окне, С вечера влажный балкон сосчитает плетёные стулья, И налетит мошкара роем на лампу ко мне. Клетка моя — наверху, и окошко моё — над карнизом: Снизу слышны голоса двух полукруглых террас, Слышно, как плещется чай под фарфоровой рокот сервиза И наполняется тишь ласковым кружевом фраз. После обеда в июле — как в рощу зашедшее стадо — Там белобрысый пастух лёг под берёзу вздремнуть, На развороте листа заснула моя Илиада, И позабыло перо долгий гекзаметр загнуть. В те баснословные дни, когда измеряли покосом, Синью возможной грозы, квасом и осами день, В те необъятные дни не лгали тележные оси Скрипом гружёных возов вторя заботам людей. Те вечера в колпаках светились, как память чужая — Наши — окрошка и лёд, наш золотистый балкон, Наш неописанный рай, куда налегке приезжали И через лес прошагав, видели свет из окон. Нынче и вспомнить нелепо,

как те вечера мемуарны — Словно вздувал самовар там голенищем Гомер, Словно фонарь не мигал на хвосте у вагонов товарных, А хоронился в лесу с огнивом Пан-старовер. Кожаных сто корешков светились за стёклами шкафа, Свечки тенистый уют в спальне горел, как Шенье, И наплывал парафин, и на бронзу зелёную капал, Словно в прохладе стиха было просторно в семье. Время, сквозь летний диктант ускользало, неслось и струилось! Вязло в душистой смоле, в диком овраге росло, Были светлы вечера, и замедленно солнце садилось, И молодой березняк влагой шумел, как весло. Что необъятнее лет, баснословных, как этот гекзаметр: Этот далёкий пейзаж древнее пишет перо, Даже и солнце сегодня смеётся другими глазами, Кстати — и полдень забыл, как по-французски — ведро. Только быть может — прочтём с отливающей воском страницы, Локтем стыдливо прикрыв тот золотистый обрез, Как тёмно-бурую шишку клевали носатые птицы И пробирался меж хвой утренний пурпур небес. Словно навеки смола отгорела на синем пороге, А незадачливый день рукопись сжёг на свече, Словно былые угодья покинули старые боги, Словно и дятел стучит в необратимом ключе. 1975

Запись

Сырую эту облачную прядь Я заношу в походную тетрадь, Чтобы в контексте путевых заметок, За постоянной радугой дождя Цвела наивность женственности этой, Не изменяясь и не проходя. 1975

Сентиментальная прогулка

Присядь на скамейку, подумай, взгляни: Какие-то парни читают Парни, Приезжий колхозник, спустившись в метро, Мальбранша раскрыл, улыбаясь хитро. Неотразимо пленяет картина: В скверике нянька читает Плотина. Сидя на лестнице, два штукатура Канта штудируют в час перекура. Даже бетонщик сказал между прочим, Что, мол, Витрувий в деталях не точен. Слесарь Шенье переводит стихами, Любит Проперция автомеханик, Слегка поседевший работник обкома Бергсона читает на службе и дома. Меня утомила прогулка сквозная: Я был потрясен этой бездной познанья, Я только подумал, снимая пальто, Что Маркса теперь не читает никто. 1978

Курдоят

Говорят, что Курдоят померла, Говорят, что наплодила ребят, Говорят, что приходил Тамерлан, Говорят, что видел Ной Арарат. Говорят, что Курдоят — это ложь Говорят, что Арарат — это миф, Говорят, что снег идёт без калош, Говорят, что Курдоят — Суламиф. Ваши степи широки, как моря, От Кызыла до снегов лопаря, Тамерлан неистребим, как трава, Курдоят не померла, а жива, Над пустыней Гоби звёзды стоят И лопочут: Курдоят, Курдоят. 1980

Анета

На мотив уличной шарманки

Май маячил ближе и ближе, Славился ярмаркой невест — Той весной в предместьи Парижа Был установлен майский шест. Ах, Анета, зной веселья, Власть глазного огня, Бунт весны, полёт карусели, Бег деревянного коня. Творит Анета свой обряд, Её художник — бородат, И та весна, как воск горит, И так заманчив блеск палитр. Ах, Анета, тень каштана Дрожь парижского дна — Всё свершилось, словно по плану, Словно, как прежде — ты — одна. Что неотступней, что наивней Сентиментальных этих фраз?! Майский шест, поблекший от ливней, Тусклый металл померкших глаз. У моста распухшее тело Лодочник выловил весной: Я — министр, и что мне за дело До карусели вырезной. Ах, Анета, дочь Парижа, Ритм его мостовых — Май подходит ближе и ближе, Май ко всему давно привык. 1981

Память

Тенисты, как женская память, Овраги родного гнезда, Ступеньки террасы лукавить Не могут. Прозрачна вода И утренних птиц переливы, Как женское детство, пугливы. Гляжу в сыроватую глину, В просёлки и след колеса — Портретное сходство тропинок Вернее живого лица, И те недомолвки во взгляде Хрустальнее школьной тетради. Нам время в закрытом конверте Дано при рожденьи — живи! И память — улыбка бессмертья Уже проступает в крови, А детская память на лица До смертного часа продлится. 1979