Стихи. Книга Пятая

Ильинский Олег Павлович

«Это — лето блаженствует, пенясь…»

Это — лето блаженствует, пенясь, Это — воля колёсных осей, Это — тень под навесом кофейни Или — поезд из Вены в Марсель. Пробегает по аркам высоким Молодой, как лавина, гудок, За окном наливается соком Виноградная гроздь городов. Переплавив концы и начала В этой солнечной буре картин, Уплываем от близких причалов И к далёким истокам летим. 1980

«Скажу о Зальцбурге — в тени альпийской выси…»

Скажу о Зальцбурге — в тени альпийской выси, С хрустальной каватиной

на устах Являются фигурные кулисы И длится иронический спектакль. Скажу о Зальцбурге — старинного закала Железо в кружеве сияет синевой, И замыкает тишину квартала Барочный выступ церкви угловой. Скажу о Зальцбурге — о ласточках косящих, О сумерках с просторным янтарём, И город весь, как театральный ящик, Из музыки и камня сотворён. 1980

«Уют без адреса и срока…»

Уют без адреса и срока — В альпийской хижине — тепло, Улыбок тихое барокко Плывёт на горы сквозь стекло. Стреляет пламя очага, Горят наплывы скипидара И про альпийские луга Поёт альпийская гитара. 1980

Между поездами

Там шпалы параллельные бежали И синий лес в упрямый камень врос, Умел июнь, играя падежами, Зарифмовать грозу и паровоз. Умел и женственность понять в разрезе Барочного кипенья облаков, И холодеть на кованом железе, На синеве скульптурных потолков. 1980

Брюссель утром

Полотно загрунтовано густо, Город этак повёрнут и так — Серебристая дымка искусства Проступает сквозь старый чердак. Пробуждается голубь и школьник, Мостовые дрожат серебром, И бельгийская готика колет Облака заострённым пером. Этот голубь, воркующий гулко, Дописал очертания крыш, И на каждом углу переулка Сквозь Брюссель проступает Париж. Каждый угол меняет картину, И любой насыщается вкус — Эй, художник, ломай перспективу, Покажи небывалый ракурс. Но Брюссель остаётся Брюсселем Под любым небывалым углом — Он на дальнюю точку нацелен И в бессмертье, как рыцарь, влюблён. 1980

Мюнхен

От летнего дождя влажна бумага, Свежа листва и окроплён асфальт — Вчера мне Мюнхен подан в ритме шага, В меня струится каменная даль. Фонтан, дождём холодных виноградин Обрушился в смеющийся бассейн, Весь город дан, как записи в тетрадях. Всей глубиной и панорамой всей. Мир беглых лет и положений острых И прописей, далёких, как века, И плеск воды. Из города на остров Сквозная переброшена строка. В те годы он не знал далёких сроков И вкуса атлантической воды, Он был движеньем школьного урока И дрожью перламутровой среды. Мой Мюнхен был оставлен, не окончен, Он задыхался, словно бег колонн, Он прерван был случайным многоточьем И чутким фиксативом закреплён. Он был потушен, как свечной огарок, В тот самый день, как был всего нужней, И молодое лето над Изаром Ушло в пыли серебряных дождей. Сном Мнемозины стало это лето Вдруг наплывающее невпопад Кружением скульптурного балета, Беспамятством маниакальных дат. И Мюнхен плещет музыкой программной Столетью в постаревшее лицо, Он клинописью светится на камне, В альпийское введён полукольцо. И в сутолоке летнего

вокзала Он всё ещё не хочет отпустить Моей руки. Там время привязалось Навек ко мне, чтоб я не мог уйти. 1980

«Тот блеск темноглазый, тот шорох, бегущий на мрамор…»

Тот блеск темноглазый, тот шорох, бегущий на мрамор, В готическом блеске — улыбка хрустальной медузы, Морских укреплений вдали волнорез многогранный, И тёмная барка качается, полная грузов. Пространство канала покрыто чешуйчатой дрожью. Наш день многоцветен, сияюще ясен и долог. Ты дрогнешь плечами, посмотришь на остров Сан-Джоржо И вечер узнаешь по голосу дальней гондолы. 1980

В камне

По приезде Наскальный дом нас встретил тишиной, За стёклами у нас текли созвездья Далёкой астрономией ночной. Лишь ласточка об утре возвестила, Весь горизонт, как откровенье, нов И этажи гористой перспективы Уступами оскалены у ног. Скупые башни высились, как стража, А за окном зияла крутизна, И прелесть зафигурного пейзажа Голубкой ворковала у окна. Блаженно просиял румяный воздух — Святой Франциск нам виделся везде. Живёт Ассизи в угловатых гнёздах, И мы ютились в каменном гнезде. Смиренно-тих Ассизи богомольный, Он ни концов не знает, ни начал, А в утреннем пролёте колокольни Неутомимый колокол звучал. Ночь растворилась в итальянском лете, Как будто навсегда устранена, А ласточки тринадцатым столетьем Шумели у открытого окна. 1981

Перевал

Блок мрамора — алмазная икра, Гранёный выступ — как седой паломник, Тугих хребтов могучая игра, Кирка, забытая на дне каменоломни. Незыблемые чаши двух озёр, Высокий мост, где ждут крутых аварий, И хвои неотступный кругозор, И каза, где гнездился карбонарий. Италия — свистящий перевал Под тенью одичалой цитадели, И терпкий дым струится между елей, И тишина густа как интервал. Тут рослые водились молодцы, У них была порука круговая, Здесь лошадей хватали под уздцы, Сто лет назад здесь почту разбивали. Да и теперь на этих тропках синих Царят контрабандист и карабинер. 1980

Жизнь прошла

Под зонтиком старинного кафе, Под готикой старинного собора, В зеркальной чистоте оконных створок Сидишь, встречая старость налегке. Вот, за угол свернула чья-то жизнь, Исчезла в утре, в камне растворилась, Поблекла в том окошке. Сизокрылым Мелькнула голубем, взлетев на этажи. Полубельгийский древний городок С полуфламандской свежестью улыбок — Как этот воздух чист. Как этот камень гибок, Как ясен день в полёте поездов. Исходит камень лестницей крутой — Ты сам себя на улицах встречаешь В том переулке, в той мансарде, в той Гранёной башне с узкими плечами. Смерть уведёт тебя в другой квартал и в третий, Но самого себя нигде уже не встретишь. 1980

Зимой

Манхеттен серебрист и ритмы светофоров, И мокрый снегопад, и голоса витрин Каким-то кажутся нерасчлененным хором, В котором мы и сами говорим, Что время — режиссёрская затея, А микрофон — осипшая свирель, И рядом с нами движутся в метели Карандаши картинных галерей. 1976

Фрагменты