Стихи. Книга Пятая

Ильинский Олег Павлович

В Аахене

Участница прогулок кружевных! Мы вместе возводили эти башни, И нам сегодня мил, как день вчерашний, Туманный камень. Он слегка ревнив, Он дремлет, никому не уступая, Но в ожиданьи нашей эскапады Он простоял лет тысячу за миг. Ты — память первозданная моя, Художница пространственности гибкой, Хранительница круга бытия И будней акварельная улыбка. Как много лиц у твоего лица, Их больше, чем счастливых дней — у лета, Озёр — у лирики, у готики — розеток И статуй — у соборного венца. Суровый сказочник Арденнского предгорья, Туманный Аахен, осмигранный свод Нам открывается в серебряном уборе Летящих туч. И кажется — плывёт. Его

хранит жемчужная среда — Косых дождей полупрозрачный куколь, И в этом мире молодого звука Он стар, как мифа чистая вода. Пройдя, как пилигримы, сквозь века, Преодолев ненастье и усталость, Мы входим из чужого далека В объятья синеватого портала. Задумайся, припомни, оглянись, Взгляни на этот выступ одичалый, На массы стен, на вырезной карниз, Которым наша воля увенчалась. Собор ветрам открыт со всех сторон, И всех дорог осела пыль на плитах И высится тысячелетний трон На галерее серого гранита. Растёт нагромождение капелл, И может статься, в смертном расставаньи Припомню я, как влажный камень пел, Как в Аахене светилась мостовая. 1980

«Пока заострилась романская аркада…»

Пока заострилась романская аркада И тенью готики впечаталась в квартал И раздвигая гроздья винограда, Старинный Рейн светился и сверкал, Гремел собор, крутые рёбра выгнув И радугу на стёклах преломив, А молодая крепость каролингов, Как в изумрудный хмель, закутывалась в миф. Там ветер шёл по лицам тёмных статуй И серебрились окна на горе, И три колонны — форума остаток Купались в предвечернем янтаре. О, этот форум, кельтская берлога, Туманный склон, звериные следы, Военный лагерь в шорохе еловом, Холодное журчание воды, Старинная дорога пилигрима, Горбатая соборная спина, И камни мостовых, как ветераны Рима. Стареют от побед, от ветра и вина. 1980

Под крепостной стеной

И башня смотрит, чёрный перст воздев — Июнь — богат, июнь бессрочно долог, О, эта музыка весёлых недомолвок И крепнущая дружба двух сердец! Нам эти дни захватывают дух — Старинный замок наших тайн не выдаст, Он молчалив и так бездонно глух, Что стал теперь нам этим тактом близок. О, как прозрачны летние дожди, Как влажны тучи грозовой раскраски, И им уже не скажешь «подожди!» Как круты лестницы, бегущие к развязке. 1980

В Австрии

И переулки лепятся к скале, И площади — в скульптурной светотени, И Моцарту в граненом хрустале Тепло от свеч. И по седым ступеням Влезают улицы на цитадель, И молодая поступь двух недель Чиста, как воск, как озеро — тениста, Свежа, как почерк импрессиониста И как «Ночная музыка» легка: Ещё не обозначилась строка, Насытившись пространственностью гибкой, А этот день, как женская улыбка, Едва успев раскрыться до конца, Уже бледнеет, уходя с лица. 1980

Дворы

Является серебряный мазок — Сухой асфальт при шелесте каштана И статуэтка на краю фонтана, И облако, гружённое грозой. Там шевелятся столики кафе, Пивной фургон застрял на повороте, Там август оформляется в строфе И тянет холодком из подворотен. Синеют кровли стёклами мансард, Царят внизу шарманщик и разносчик, И готика тенистый свой фасад Набросила на улицу и площадь. И в треске голубиного пера, Соседской прачкой, Золушкой одета По этим закоулкам и дворам Проходит Муза Городского Лета. Художник, полюбивший пустыри, Бельё трущоб, дворы в оконной раме — Нужна тебе натурщица? Бери, Пиши её в голубоватой гамме. Добейся в угле этой простоты, Всё мастерство твоё поставь на карту, Чтоб улыбнулась прачка сквозь холсты Застенчивей

стекла твоей мансарды. Не то — пиши кирпичное каре И эту рябь на плитах освещённых, Покуда блики солнца на дворе Рыжей веснушек уличных девчонок. 1981

На перекрёстке границ

И вечерние улицы слыша, И любуясь цветной пестротой, Голубеет окошко под крышей Из гнезда черепицы крутой. Тут о кельтах звенит ностальгия И влетая в оконный пролёт, Ветерок — синеокий бельгиец Об антверпенской верфи поёт. Немка тут поливала герани И голландка белила холсты, И на ратуше куклы играли, Улыбаясь камням с высоты. И уж вовсе не важно, он чей, Старый Аахен горячих ключей. 1980

Горы

Затянут башлык на граните суровом, Гигантски скульптурен сияющий каменный выступ, Из нижней деревни уходят на выгон коровы И царственно дик между елями камень тенистый. Аукайся, дальний утёс, с угловатой лавиной, Деревня деревню привычно по имени кликай. Железное солнце проходит над синей долиной, На вырубках знойных рябая растёт земляника. Как воздух, прозрачна чреда деревенского танца (Ему ты училась в альпийской серебряной школе!) Его танцевала в кругу молодого пространства Под белой церковкой, в тени голубой колокольни. О нет, не улыбка альпийского снега, не камень, Не поступь весенней коровы, не рокот органа, То лёгкие нимфы на горных полянах мелькают И сёстры-берёзы приветствуют их, улыбаясь. Пустеет открытый коровник, хлебнувший простора, Вода оглашает уступы кипением талым, Леса умываются снегом и светятся горы, И ясно в долину глядят, отливая металлом. 1980

Пейзаж

Дик пейзаж, да и воздух — другой, Угловаты лесистые дали, Две долины сходились на гольф, Три хребта об орле торговались. Голубая воронка ветров Завертелась на сером изломе, Был барометр с утра нездоров И отчаянно падал термометр. Полицейские видели рысь, Жил медведь у восточного склона, Облака молодые вились Над суровой горой Вашингтона. Облака улетят, только дунь, Ветер то шевельнётся, то ляжет, Дневниковая запись. Июнь На границе лесистого кряжа. Наверху — голубая игла, А под хвоей — гранёные рифы. За щитом ветрового стекла — Боевая винтовка шерифа. 1980

А в Брюгге

И в Аахене звучат колокола, И в Брюсселе шумит субботний рынок, И светится в Антверпене игла, Над ратушей своё сиянье вскинув. Патрицианский вылеплен квартал, И снасти корабельные упруги, И лоснится начищенный металл, И пристань гравирована. А в Брюгге? А в Брюгге шевелятся кружева И шествуют гранёные колонны И в полусвете видимый едва Застенчиво мерцает лик Мадонны. А в Брюгге сон строенья оковал, У времени свой перл ценнейший выкрав, А в Брюгге тихо плещется канал, Качая многоцветные палитры. 1980

Музыка рококо

Импровизируя свежо и многогранно, Приходит музыка соборного органа: Всем видам адских мук мгновенно брошен вызов — Барочный рай скульптур вмиг осенил карнизы, Он улыбнулся нам победно и легко И просияв лицом, назвался рококо. Движенья звучные взмывают, хорошея, Угроза лёгкая, укор и утешенье. Там чудо светится, и ангелы поют, И в тихой радости присутствует уют. Проделки юных нимф изменчивы, как память, Свежее облачка клубится белый камень, Судьба записана размеренно и чисто Изящным почерком седого органиста, И тени синие бегут под потолок, И в пальцах светится альпийский холодок. 1980