Стихи

Кибиров Тимур Юрьевич

– XXXVII-

As through the wild green hills of Wyre The train ran, changing sky and shire, And far behind, a fading crest, Low in the forsaken west Sank the high-reared head of Clee, My hand lay empty on my knee. Aching on my knee it lay: That morning half a shire away So many an honest fellow's fist Had well nigh wrung it from the wrist. Hand, said I, since now we part From fields and men we know by heart, For strangers' faces, strangers' lands, — Hand, you have held true fellows' hands. Be clean then; rot before you do A thing they'd not believe of you. You and I must keep from shame In London streets the Shropshire name; On banks of Thames they must not say Severn breeds worse men than they; And friends abroad must bear in mind Friends at home they leave behind. Oh, I shall be stiff and cold When I forget you, hearts of gold; The land where I shall mind you not Is the land where all's forgot. And if my foot returns no more To Teme nor Corve nor Severn shore, Luck, my lads, be with you still By falling stream and standing hill, By chiming tower and whispering tree, Men that made a man of me. About your work in town and farm Still you'll keep my head from harm, Still you'll help me, hands that gave A grasp to friend me to the grave.

– 37-

НА

МОТИВ «ПРОЩАНИЯ СЛАВЯНКИ»

(По В. Лазареву)

Наступает минута прощания. Покидая отеческий край, Весь в слезах я шепчу: «До свидания!», Про себя повторяя: «Прощай!» На чужбину меня провожая, Провожая меня в целый мир, Собралася толпа небольшая Тех, кого я тогда зафрендил. Элизиум, прощай, Меня не забывай, Прощай, АСП! Прости-прощай! Прости-прощай! Летят-летят года, Но песня со мною всегда! И так прекрасно В лазури ясной Горит-горит одна звезда! В лазури ясной, Многотиражной Горит-горит одна звезда! Отечество, прощай, Меня воспоминай, Прощай, ГРД! Прости-прощай! Прости-прощай! Никогда не предам я злословию, Никогда, ни за что не предам, Присягнувши такому сословию, Присягнувши таким вот френдам! И — Рам-пам-пам-пам, Рам-па-па-ру-рам!

– XXXVIII-

The winds out of the west land blow, My friends have breathed them there; Warm with the blood of lads I know Comes east the sighing air. It fanned their temples, filled their lungs, Scattered their forelocks free; My friends made words of it with tongues That talk no more to me. Their voices, dying as they fly, Thick on the wind are sown; The names of men blow soundless by, My fellows' and my own. Oh lads, at home I heard you plain, But here your speech is still, And down the sighing wind in vain You hollo from the hill. The wind and I, we both were there, But neither long abode; Now through the friendless world we fare And sigh upon the road.

– 38-

ГЕТЕРОСЕКСУАЛЬНАЯ АПРОПРИАЦИЯ

The winds out of the west land blow, My girl has breathed them there; Warm with the blood of girl I know, Comes east the sighing air. It fanned her temples, filled her lungs, Scattered her forelock free; My girl made words of it with tongue That talks no more to me. Her sweet voice, dying as it flies, Thick on the wind is sown; The name of man blows soundless by, My rival's, not my own. Oh yesterday I heard you plain, But now your speech is still, And down the sighing wind in vain I hollo from the hill. The wind and I, we both were there, But neither long abode; Now through the friendless world we fare And sigh upon the road.

– XXXIX-

'Tis time, I think, by Wenlock town The golden broom should blow; The hawthorn sprinkled up and down Should charge the land with snow. Spring will not wait the loiterer's time Who keeps so long away; So others wear the broom and climb The hedgerows heaped with may. Oh tarnish late on Wenlock Edge, Gold that I never see; Lie long, high snowdrifts in the hedge That will not shower on me.

– 39-

… Осенней улицей пройдя, Свернем в осенний лес. Как странно столько лет спустя Мне оказаться здесь. Вот тут она шепнула: «Да!», Вон там сказала: «Нет!», А здесь вот я стоял тогда И нес блаженный бред… Так я пройду тропинкой сей Когда-нибудь потом, Без элегических затей, Конкретным старичком.

– XL-

Into my heart an air that kills From yon far country blows: What are those blue remembered hills, What spires, what farms are those? That is the land of lost content, I see it shining plain, The happy highways where I went And cannot come again.

– 40-

Издалека пахнуло тем, Что гибелью грозит: Где ж эти вешние холмы, Где ж та листва шумит? Ах, это край, где вечно май, Где вечно мы, дружок, Сидим на склоне, расстелив В длину мой пиджачок.

– XLI-

In my own shire, if I was sad, Homely comforters I had: The earth, because my heart was sore, Sorrowed for the son she bore; And standing hills, long to remain, Shared their short-lived comrade's pain. And bound for the same bourn as I, On every road I wandered by, Trod beside me, close and dear, The beautiful and death-struck year: Whether in the woodland brown I heard the beechnut rustle down, And saw the purple crocus pale Flower about the autumn dale; Or littering far the fields of May Lady-smocks a-bleaching lay, And like a skylit water stood The bluebells in the azured wood. Yonder, lightening other loads, The seasons range the country roads, But here in London streets I ken No such helpmates, only men; And these are not in plight to bear, If they would, another's care. They have enough as 'tis: I see In many an eye that measures me The mortal sickness of a mind Too unhappy to be kind. Undone with misery, all they can Is to hate their fellow man; And till they drop they needs must still Look at you and wish you ill.

– 41-

ОЗЕРО

СЕНЕЖ

Будет нынешней зимой Тридцать с гаком – Бог ты мой! — С той поры и с той зимы, С той алмазной звездной тьмы. Только папа засыпал, Я тихонечко вставал, Надевал полупальто, Ну а шапку – ни за что! И с балкона на балкон Я спускался, вдохновлен то ли Блоком, то ли той Новогодней красотой. Ночь блистала, снег сиял, Я сонеты сочинял. Лежа на озерных льдах, Я взирал на звездный прах! Чуть мне душу не исторг Этот блоковский восторг, Ибо под терцетов гул Я однажды там заснул. Но чрез три десятка лет Вспомнил я тот звездный бред, Будучи опять влюблен, Вспомнил тот опасный сон. Чхартишвили прочитав, Я сказал: «А вдруг он прав? И поэту надлежит Непременный суицид? Как там шведка у него Шла к могиле снеговой? Так и я. Но я сперва Выпью литр. А лучше два!» Даме сердца я в сердцах Рассказал про этот страх. Но тогдашняя беда Мне в ответ сказала: «М-да!». Но всегдашняя тоска Усмехнулася: «Ага! Спьяну можешь выжить там, Отморозив все к чертям!» Верно, девочка моя, Поживу покамест я.

– XLII-

THE MERRY GUIDE

Once in the wind of morning I ranged the thymy wold; The world-wide air was azure And all the brooks ran gold. There through the dews beside me Behold a youth that trod, With feathered cap on forehead, And poised a golden rod. With mien to match the morning And gay delightful guise And friendly brows and laughter He looked me in the eyes. Oh whence, I asked, and whither? He smiled and would not say. And looked at me and beckoned, And laughed and led the way. And with kind looks and laughter And nought to say beside, We two went on together, I and my happy guide. Across the glittering pastures And empty upland still And solitude of shepherds High in the folded hill, By hanging woods and hamlets That gaze through orchards down On many a windmill turning And far-discovered town, With gay regards of promise And sure unslackened stride And smiles and nothing spoken Led on my merry guide. By blowing realms of woodland With sunstruck vanes afield And cloud-led shadows sailing About the windy weald, By valley-guarded granges And silver waters wide, Content at heart I followed With my delightful guide. And like the cloudy shadows Across the country blown We two fare on for ever, But not we two alone. With the great gale we journey That breathes from gardens thinned, Borne in the drift of blossoms Whose petals throng the wind; Buoyed on the heaven-ward whisper Of dancing leaflets whirled From all the woods that autumn Bereaves in all the world. And midst the fluttering legion Of all that ever died I follow, and before us Goes the delightful guide, With lips that brim with laughter But never once respond, And feet that fly on feathers, And serpent-circled wand.

– 42-

ВЕСЕЛЫЙ ГИД

Бродя с овчаркой Томом По этим холмам весной, Над чистой воды лазурью, Под новорожденной листвой, Внезапно его я увидел. Он смутно мне был знаком. Приветливо он кивнул мне. Залаял радостно Том. Овчарку глупую гладя, Он мне заглянул в глаза. Так взгляд его был чудесен — Пером описать нельзя, И в сказке сказать непросто, Вот разве что просто спеть, Щеглом просвистать беспечно, Но это надо суметь. «Мы, кажется, виделись где-то?» — Его я тогда спросил. Он мне ничего не ответил, Лишь за собой поманил. «Куда мы, Вожатый дивный?» Но гид все так же молчал. Лишь шум зеленый был слышен, Лишь мир золотой сиял. Сияли солнце и воды, И окна, и даже я! Невзгоды и долгие годы Уже не касались меня. Так шли мы втроем все дальше, Все дальше виделось мне — Вон, Томик, Шильково наше Восстало будто во сне! А там уже сине море И рыжие сопки стоят. Да это ж поселок Тикси, Как сорок два года назад! Влекомы веселым гидом, Как узники из тюрьмы, Сквозь время и сквозь пространство Летели, ликуя, мы! Вон двор, вон сортир дощатый, Вон дедушкины тополя! Все то, что давно уж стерла С лица своего земля! Обзорной экскурсией этой Наш гид и сам увлечен, Так весело он взирает, Так звонко смеется он! И с каждой секундой новой Попутчик новый у нас, И нас все больше и больше — Уже не окинет глаз! И в сонме душ изумленных Летим мы за гидом вслед — Туда, где нет воздыханий, Туда, где печали нет. И всякий, и даже Томик, Кто путь земной завершил, Иными путями все дальше Вожатому вслед спешил!