Мне снились полевые дали,дороги белой полоса,руль низкий, быстрые педали,два серебристых колеса.Восторг мне снился, буйно-юный,и упоенье быстроты,и меж столбов стальные струны,и тень стремительной версты.Поля, поля, и над равнинойворона тяжело летит.Под узкой и упругой шинойпесок бежит и шелестит.Деревня. Длинная канава.Сирень цветущая вокругизбушек серых. Слева, справамальчишки выбегают вдруг.Вдогонку шапку тот бросает,тот кличет тонким
голоском,и звонко собачонка лает,вертясь пред зыбким колесом.И вновь поля, и голубеетнад ними чистый небосвод.Я мчусь, и солнце спину греет,и вот нежданно поворот.Колеса косо пробегают,не попадая в колею.Деревья шумно обступают.Я вижу старую скамью.Но разглядеть не успеваю,чей вензель вырезан на ней.Я мимо, мимо пролетаю,и утихает шум ветвей.(1917–1922)
Бабочка
(Vanessa antiopa)Бархатно-черная, с теплым отливом сливы созревшей,вот распахнулась она; сквозь этот бархат живойсладостно светится ряд васильково-лазоревых зеренвдоль круговой бахромы, желтой, как зыбкая рожь.Села на ствол, и дышат зубчатые нежные крылья,то припадая к коре, то обращаясь к лучам…О, как ликуют они, как мерцают божественно! Скажешь:голубоокая ночь в раме двух палевых зорь.Здравствуй, о, здравствуй, греза березовой северной рощи!Трепет, и смех, и любовь юности вечной моей.Да, я узнаю тебя в Серафиме при дивном свиданье,крылья узнаю твои, этот священный узор.(1917–1922)
Кони
Гнедые, грузные, по зелени сыройвесенней пажити, под тусклыми дубами,они чуть двигались и мягкими губамивбирали сочные былинки, и зарей,вечернею зарей полнеба розовело.И показалось мне, что время обмертвело,что вечно предо мной стояли эти тричудовищных коня; и медные отливына гривах медлили, и были молчаливыдубы священные под крыльями зари.<26 мая 1921>
Пьяный рыцарь
С тонким псом и смуглым кубкомжарко-рдяного вина,ночью лунной в замке дедая загрезил у окна.В длинном платье изумрудном,вдоль дубравы на конев серых яблоках ты плавнопроскакала при луне.Встал я, гончую окликнул,вывел лучшего коня,рыскал, рыскал по дубраве,спотыкаясь и звеня;и всего-то только видел,что под трефовой листвойжемчуговые подковы,оброненные луной.<1921>
Я думаю о ней, о девочке, о дальней…
Я думаю о ней, о девочке, о дальней,и вижу белую кувшинку на реке,и реющих стрижей, и в сломанной купальнестрекозку на доске.Там, там встречались мы и весело оттудапускались странствовать по шепчущим лесам,где луч в зеленой мгле являл за чудом чудо,блистая по листам.Мы шарили во всех сокровищницах Божьих;мы в ивовом кусте отыскивали с нейто лаковых жучков, то гусениц, похожихна шахматных коней.И ведали мы все тропинки дорогие,и всем березанькам давали имена,и младшую из них мы назвали: Мариясвятая Белизна.О Боже! Я готов за вечными стенаминеисчислимые страданья восприять,но дай нам, дай нам вновь под теми деревцамихоть миг, да постоять.<1921>
Знаешь веру мою?
Слышишь иволгу в сердце
моем шелестящем?Голубою весной облака я люблю, —райский сахар на блюдце блестящем;и люблю я, как льются под осень дождии под пестрыми кленами пеструю слякоть.Есть такие закаты, что хочется плакать,а иному шепнешь: подожди.Если ветер ты любишь и ветки сырые,Божьи звезды и Божьих зверьков,если видишь при сладостном слове «Россия»только даль и дожди золотые, косыеи в колосьях лазурь васильков, —я тебя полюблю, как люблю я могучий,пышный шорох лесов, и закаты, и тучи,и мохнатых цветных червяков;полюблю я тебя оттого, что заметишьвсе пылинки в луче бытия,скажешь солнцу: спасибо, что светишь.Вот вся вера моя.1922 г.
Кто выйдет поутру? Кто спелый плод подметит?
Кто выйдет поутру? Кто спелый плод подметит?Как тесно яблоки висят!Как бы сквозь них блаженно солнце светит,стекая в сад.И сонный, сладостный в аллеях лепет слышен:то словно каплет на песоктяжелых груш, пурпурных поздних вишенпахучий сок.На выгнутых стволах цветные тени тают;на листьях солнечный отлив…Деревья спят, и осы не слетаютс лиловых слив.Кто выйдет ввечеру? Кто плод поднимет спелый?Кто вертограда господин?В тени аллей, один, лилейно-белый,живет павлин.1922 г.
Пасха
На смерть отца
Я вижу облако сияющее, крышу,блестящую вдали, как зеркало… Я слышу,как дышит тень и каплет свет…Так как же нет тебя? Ты умер, а сегоднясинеет влажный мир, грядет весна Господня,растет, зовет… Тебя же нет.Но если все ручьи о чуде вновь запели,но если перезвон и золото капели —не ослепительная ложь,а трепетный призыв, сладчайшее «воскресни!»,великое «цвети!», – тогда ты в этой песне,ты в этом блеске, ты живешь!..1922 г.
Грибы
У входа в парк, в узорах летних днейскамейка светит, ждет кого-то.На столике железном перед нейгрибы разложены для счета.Малютки русого боровика —что пальчики на детской ножке.Их извлекла так бережно рукаиз темных люлек вдоль дорожки.И красные грибы: иголки, слизьна шляпках выгнутых дырявых;они во мраке влажном вознеслисьпод хвоей елочек, в канавах.И бурых подберезовиков ряд,таких родных, пахучих, мшистых,и слезы леса летнего горятна корешочках их пятнистых.А на скамейке белой – посмотри —плетеная корзинка бокомлежит, и вся испачкана внутричерничным лиловатым соком.13 ноября 1922 г.
Ясноокий, как рыцарь из рати Христовой…
Ясноокий, как рыцарь из рати Христовой,на простор выезжаю, и солнце со мной;и последние стрелы дождя золотогошелестят над истомой земной.В золотое мерцанье, смиренный и смелый,выезжаю из мрака на легком коне:Этот конь – ослепительно, сказочно белый,словно яблонный цвет при луне.И сияющий дождь, золотясь, замираяи опять загораясь, – летит и звучитто земным изумленьем, то трепетом рая,ударяя в мой пламенный щит.И на латы слетает то роза, то пламя,и в лазури живой над грозой бытиявольно плещет мое лебединое знамя,неподкупная юность моя!1 декабря 1922 г.
