Стихи

Перфильев Александр Михайлович

«Гораздо лучше быть простым и ясным…»

Гораздо лучше быть простым и ясным, Приняв за благо, что тебе дано. Гораздо проще вечером ненастным Забыть, что есть на улицу окно. Но как уйти от тянущего груза, И с ним судьбу свою соединять? Как ласковы глаза твои, медуза, Как больно эту ласковость принять. И я не знаю в мире слаще яда, Мучительных ироний огнецвет: Искать ответ на то, что знать не надо, И верить в то, чего на свете нет.

«Мы возводим каменные груды…»

Мы возводим каменные груды, Запрягаем жизнь в ремни машин, Созидаем вслед за чудом — чудо, Достигая божеских вершин. На морях — винтов огромных лопасть Разрезает грудь глубоких вод, Над землею, презирая пропасть, Пролетает

птицей самолет. От былых построек глинобитных, Каменных пещер, копья и стрел До владенья сферой волн магнитных Горделиво человек взлетел. Новый век по старом в буйной тризне Воздвигает пышные дворцы, Но в столицах, за чертою жизни Прячутся седые мудрецы. Тут — кипучей жизни темперамент, Людных улиц бурная река, Там — старик, иссохший, как пергамент, И пергамент с мыслью старика. Одолела жизнь былые мифы, Стали мифы тусклы и бледны, И старинных книг иероглифы Никому на свете не нужны. Но достигшие земной вершины Не постигнут мысли мудреца, Что не в силах всей земли машины Осушить предсмертный пот лица.

«Те женщины, которых я любил…»

Те женщины, которых я любил, И те, что и меня любили тоже, Я вашу память тем не оскорбил, Что новую любовь ценил дороже. Вы не были ни строже, ни верней, Быть может, ни стыдливей и ни чище, Но вся любовь и нежность наших дней В сравненье с вами так бледны и нищи. И все мечты грядущих перемен, И новых чувств неотвратимый Фатум Я отдал бы за боль былых измен С их острым и греховным ароматом…

Боксер

За ласку подведенных глаз И обнаженной груди прелесть Ты на эстраде разъярясь Врагу мгновенно выбил челюсть. Как кровь тягуча и густа, Ее поток на торс закапал, Когда он зубы изо рта С глухим проклятьем сплюнул на пол. Но, ощущая так остро Вздох опьяненной схваткой девы, Ты сам пожертвовал ребро Как некогда Адам для Евы. И дрогнул возбужденный зал, Совсем притихнувший дотоле, Когда с минуту ты лежал, Зубами лязгая от боли… Ты отдыхал, ты изнемог, Стоял он гордо, выжидая, А женский взгляд язвил и жег, Врага изменчиво лаская … Ты не видал ее лица, Губ, нагло смеющих смеяться, Но бешеный инстинкт самца Тебя заставил приподняться. Прыжок. Подавлен тихий стон, Удар в живот и в подбородок, И враг сраженный унесен За белый холст перегородок. В зверином возбужденьи лиц И глаз, расширенных до боли Прорвалось ржанье кобылиц И жеребцов, бегущих в поле. Рукоплесканий грянул дождь, И рев восторженных оваций, А ты стоял, как дикий вождь На белом фоне декораций. А после, в сумраке кулис, Где враг кончался, холодея, Вдруг чьи-то руки обвились Вокруг твоей могучей шеи… И искусала губы в кровь Желаний вспененная скрытность, Как будто погружаясь вновь В свою седую первобытность. Где ветер степью шелестит, Где бой самцов ожесточенный И разъяренный взмах копыт Над крупом самки покоренной.

Все проходит

Все проходит: и зима, и лето, Злоба, нежность, и желаний дрожь… Как же можно песни петь про это, Как же можно, если это ложь? Так чего же мы блуждаем, мучась, Отравляя свой короткий путь, Если всех постигнет одна участь — В холоде забвенья потонуть? Все проходит… и не оттого ли Я тебе поверить не могу, Потому что даже против воли В этом мире все друг другу лгут? Что же так дрожат твои ресницы, Если я, не веря, подойду? Разве мы не можем жить, как птицы В этом лживом и пустом саду?

«Ты сказать мне можешь «нет» и «да»…»

Ты сказать мне можешь «нет» и «да», Страсть зажечь лампадой непорочью Ласковая ясная звезда, Как люблю твое сиянье ночью. Могут быть и радостные дни, Могут утра жечь и нежить тоже, Но ночные звездные огни Никогда душа забыть не может. И когда вплывает вечер в ночь, Распуская шелковые перья, Ты умеешь ласково помочь, Зачеркнуть вечерних слов неверье. И хотя тебя я не достиг, Но уйду счастливым и бессонным, Потому

что был на краткий миг Самым милым, самым озаренным.

«Я не верю больше даже снам…»

Я не верю больше даже снам, Что всегда казались необманными: Если ты приник к иным волнам, Ты еще не взят Иными странами. Я не верю больше в гордость слов, Что веками в наших душах выжжены, Потому что души их творцов Были так же, как у нас, унижены. Я не верю в синь небесных гор, В вечный ход планетного движения, Потому что каждый метеор Был частицей света до падения. Что ж сказать о грубом и земном Счастьи, подневольном и утраченном? Разве мы сравним его со сном, Иль со словом, кровью лет оплаченном? Разве нивы, рощи и сады, Как и все земные наслаждения Не отдаст слепец за блеск звезды, Навсегда померкнувший для зрения? Может смерть — последняя ступень Распахнет вечерние преддверия И ее нетающая тень Не обманет нашего доверия? Но и в смертный я не верю сон, Потому что даже в прахе тления Человек позорно осужден На костер другого воплощения.

Из цикла: «Персидские ткани»

Урмийское Озеро

1. «Спокойно озеро: как золотое дно…»

Спокойно озеро: как золотое дно, А горизонт — полоска светлой саржи И четкий силуэт плывущей баржи Мне виден сквозь раскрытое окно. Ни зыби, ни волны… Даль озера светла, И не пугаясь любопытных взоров У берега внизу детей айсоров Барахтаются смуглые тела… На пристани движенье, суета: Снуют муши, кули с мукой таская… Шум, говор, крик… и вся волна людская Июльским знойным солнцем залита… Налево — группа курдов на песке: Одежда их — ряд четко ярких пятен; Для слуха моего так странно непонятен Их говор на гортанном языке. Причалил пароход, и замутилось дно, Нагрузка началась, слышны лебедки визги, И озера взволнованного брызги Доносятся в раскрытое окно.

2. «Камни… песок… в горле сухо…»

Камни… песок… в горле сухо. Как дышится трудно. Жгучих лучей беспощаден поток. Солнце палит, а вокруг так жестоко безлюдно. Камни… песок. Труден наш путь; истомленные скачкою кони Еле плетутся, не чувствуя ног… Замерли крики бешеной курдской погони… Камни… песок. Вечер подходит… Глядит с высоты равнодушно Небо, как блеклого шелка кусок… Боже! Как скучно, сухо, безлюдно и душно… Камни… песок…

Александр Перфильев. Стихотворения из сборника «Ветер с Севера». Третья книга стихов. (Рига, 1937)

«Я через ветер родину мою…»

Я через ветер родину мою Воспринимаю сердцем, духом, телом. Он мне поет и я ему пою, Мы одиноки в мире опустелом. Наверно я без родины умру, Умру без родины любимой и знакомой, И так же будут избы на ветру Кивать прохожим жухлою соломой. А может быть, соломы больше нет, И избы кроют там железом, толем, Что ж мне шуршать соломой прежних лет Над жизненным, давно прожитым полем? И родина как будто бы не та — Расцвет ли это иль другое что-то — Не видя самому, так не сказать спроста По сведеньям газетного отчета. Один кричит, что все — тюрьма и плен, Другой вещает: все у них чудесно, Но дальше этих толстых личных стен Им ничего, конечно, не известно. Нет, ты пойми сквозь толщину стены Сердца людей, их радость и несчастья, А не смотри на них со стороны Как лютый враг иль верный соучастник. И для меня совсем не в том вопрос, Не в тракторе, соломе или тесе, — А так же ли народ душою прост, И так же ли в душе он правду носит? Я рад, что там какой-нибудь Сысой Постиг прогресс, и, прежнему на смену На луг выходит утром не с косой, А паровой машиной косит сено. Но… разве лишь в машине вся беда? Мне наплевать на все сенокосилки, Машинами ли живы мы всегда, И в них ли скрыты счастья предпосылки? Я только ветру верю одному, Когда ко мне он с севера подует, И только ветер сердцу моему Поет о том, что родину волнует… А он поет, поет и говорит, Что на Руси, минуя все колхозы, Неугасимый вечный свет горит, И зреет рожь, и расцветают розы… Не волей тех, кто взялся Русь вести В наморднике к марксистским идеалам, А потому, что Русь должна цвести, И им и нам, великим или малым. И я скажу: мне вовсе дела нет, Кто в церковь ходит — юноши ль, старушки, Мне важно то, что больше сотни лет Там жив поэт, что носит имя: ПУШКИН.