Стихотворения 1838–1850 гг.

Бенедиктов Владимир Григорьевич

Земная ты

О нет, нельзя назвать небесной Сей ощутимой красоты И этой прелести телесной: Красавица! Земная ты. Так что ж? Лишь в юности начальной Мы ищем девы идеальной; Как беззакатный, вечный день Нам блещут девственные очи, Но вечно день да день… нет мочи! И в самый день давай нам тень! Мы днем хотим хоть каплю ночи. Земная ты… но кто поймет Небес далеких глас призывной. Когда хоть луч один блеснет Твоей вещественности дивной? Земная ты… Но небеса Творит сама твоя краса: Ее вседвижущая сила Свои ворочает светила; Твоя взволнованная грудь В себе хранит свой млечный путь; И, соразмерив все движенья покорных спутников своих, Вокруг себя ты водишь их По всем законам тяготенья. Земная ты… Но небосклон Единым солнцем озарен И то лишь днем; – а в лоне ночи Ты, к изумленью естества, Едва откроешь ясны очи — Сейчас воспламеняешь два, И их сияньем превосходишь Сиянье неба во сто крат, И их с восхода на закат В одно мгновенье переводишь. Блажен, кто видит сих денниц Любовью вспыхнувших, явленье И их закатное томленье Под шелком спущенных ресниц. Когда ланиты пламенеют, Уста дрожащие немеют, И в дерзкой прихоти своей, Лобзая розы и лилеи, Текут на грудь, виясь вкруг шеи, Струи рассыпанных кудрей И кос распущенные змеи.

Тост

Чаши рдеют словно розы, И

в развал их вновь и вновь Винограда брызжут слезы, Нервный сок его и кровь. Эти чаши днесь воздымем, И склонив к устам края, Влагу светлую приимем В честь и славу бытия. Общей жизни в честь и славу; За ее всесветный трон И всемирную державу — Поглотим струю кроваву До осушки в чашах дон! Жизнь… Она средь прозы чинной Увядала бы, как злак, Как суха она, пустынна Без поэзии: итак — Сей фиал за муз прекрасных, За богинь сих сладкогласных, За возвышенных певцов — сих изящного жрецов, За присяжников искусства — Вечных мучеников чувства, Показавших на земле Свет небес в юдольной мгле, Бронзу в неге, мрамор в муках, Ум в аккордах, сердце в звуках, Бога в красках, мир в огне, Жизнь и смерть на полотне. Жизнь! Сияй! – Твой светоч – разум. Да не меркнет над тобой Свет сей, вставленный алмазом В перстень вечности самой. Венчан лавром или миртом, Наподобие сих чаш Будто налит череп наш Соком дум и мысли спиртом! Да от запада на юг. На восток и юг – вокруг, Чрез века и поколенья, Светит солнце просвященья И созвездие наук! Други! Что за свет без тени? День без вечера? – Итак: Да не будет изгнан мрак Сердцу милых заблуждений! ……… ……… Да не дремлет их царица, Кем изглажена граница Между смертных и богов, — Пьем: да здравствует любовь! Пьем за милых – вестниц рая, За красы их начиная с полны мрака и лучей зажигательных очей, томных, нежных и упорных, Цветом всячески цветных серых, карих, адски – черных: И небесно – голубых! За здоровье уст румяных, бледных алых и багряных — Этих движущихся струй, Где дыхание пламенеет, речь дрожит, улыбка млеет, Пышет вечный поцелуй! В честь кудрей благоуханных, Легких, дымчатых, туманных, Свелорусых, золотых, темных, черных, рассыпных, С их неистовым извивом, С искрой, с отблеском, с отливом И закрученных, как сталь, В бесконечную спираль! Так – восчествуем сей чашей Юный дев и добрых жен И виновниц жизни нашей, Кем был внят наш первый стон, Сих богинь огнесердечных, кем мир целый проведен Чрез святыню персей млечных, Колыбели пелен, В чувстве полных совершенства Вне размеров и границ, Эти горлиц, этих львиц, Расточительниц блаженства И страдания цариц! и взлелеяны любовью, Их питомцы и сыны Да кипят душой и кровью В честь родимой стороны — Сей страны, что, с горизонта Вскинув глыбою крутой С моря льдяного до Понта Мост Рифея златой, Как слезу любви из ока, Как холодный пот с чела, Из Тверской земли широко, Волгу в Каспий пролила! Без усилий в полобхвата У нее заключено Все, что господом дано С финских скал до Арарата. Чудный край! Через Алтай Бросив локоть на Китай, темя впрыснув океаном, В Балт ребром, плечом в Атлант. В полюс лбом, пятой к Балканам — Мощный тянется гигант. Русь, – живи! – В тени лавровой Да парит ее орел! Да цветет ее престол! Да стоит ее штыковый Перекрестный частокол! Да сыны ее родные Идут, грудью против зла, На отрадные дела И на подвиги благие! Но чтоб наш тост в меру стал Девятнадцатого века — Человеки! – сей фиал Пьем за здравье человека! За витающих в дали! За здоровие земли — Всей, – с Камчатки льдяно-реброй, От отчаянных краев До брегов Надежды доброй И Счастливых островов, От долин глубоко-темный До высот, где гор огромных В снежных шапках блещут лбы, Где взнесли свои верхушки Выше туч земли-старушки Допотопные горбы, Лавы стылые громады — Огнеметные снаряды Вулканической пальбы. Да, стара земля: уж дети Сей праматери людей Слишком семьдесят столетий Горе мыкают на ней. А она? – ей горя мало: Ныне так же, как бывало, Мчится в пляске круговой В паре с верною луной, Мчит с собою судьбы, законы. Царства, скипетры и троны На оси своей крутит И вкруг солнца их вертит; В стройной пляске не споткнется, И в круженьи не прольется И не станет кверху дном Ни один бокал с вином. Вознесем же в полноте мы Сей зачашный наш привет В славу солнечной системы В честь и солнца и планет, И дружин огнекрылатых, Длиннохвостых, бородатых, Быстрых, бешенных комет, Всех светил и масс небесных, В здравье жителей безвестных Светоносных сил шаров, — Пьем в сей час благословенной За здоровье всей вселенной, В честь и славу всех миров — До пределов, где созвездья Щедро сыплют без возмездья Света вечного дары; Где горит сей огнь всемирной, Будто люстры в зале пирной; Где танцуют все миры, Нам неслышным внемля арфам; Где роскошным белым шарфом Облекая неба грудь, Перекинут млечный путь; Где последней искрой свода Замкнут дивный сей чертог; Где ликует вся природа, Где владычествует бог — Жизнедавец, светодержец Тученосец, громовержец, Кто призвал нас в этот мир На великий жизни пир, И в делах себя прославил И торжественно поставил Над землей, как над столом, Чашу неба к верху дном.

Порыв

Как в кованной клетке дубравная птица, Все жажду я, грустный, свободного дня. Напрасно мне блещут приветные лица, И добрые люди ласкают меня: Мне тяжко встречаться с улыбкою ясной; Мне больно смотреть, как играет заря; Нет, милые люди, напрасно, напрасно Хотите вы сделать ручным дикаря! Вы сами видали, как странно и тщетно, Скрывая унынье, притворствовал я, Как в обществе чинном и стройном заметна Глухая, лесная природа моя. Природа была мне в притворстве уликой: Впиваясь в ее вековую красу, Я помню, в минуты прощальной поры Как слезы катились у вас смоляные Живым янтарем из – под темной коры, Как вы мне, сгибаясь, главами кивали. Даря свой последний, унылый привет, Как ваши мне листья по ветру шептали: «Куда ты уходишь? – Там счастия нет». О, я разорвал бы печали завесу, Забытою жизнью дохнул бы вполне, — Лишь дайте мне лесу, дремучего лесу! Отдайте лишь волю широкую мне, Где б мог я по – своему горе размыкать, Объятья природе опять распахнуть, И праздно бродящую радость закликать На миг перепутья в отверстую грудь!

Путевые заметки и впечатления

(В Крыму)

На море

Ударил ветр. Валы Евксина Шумят и блещут подо мной, И гордо вздулся парус мой На гордых персях исполина. Мой мир, оторван от земли, Летит, От берега вдали Теряет власть земная сила; Здесь только небо шлет грозу; Кругом лишь небо, а внизу — Одна широкая могила. И лежа я, раздумья полн, С размашистой качели волн — От корня мачты – к небу очи Приподнимал, и мнилось мне: Над зыбью моря звезды ночи Качались в темной вышине; Всё небо мерно колыхалось, И неподвижную досель Перст божий зыблет, мне казалось, Миров несметных колыбель, — И тихо к горизонту падал Мой взор: там вал разгульный прядал. И из – за края корабля Пучина грудь приподнимала И глухо вздох свой разрешала Седые

кудри шевеля.

Близ берегов

В широком пурпуре Авроры Восходит солнце. Предо мной Тавриды радужные горы Волшебной строятся стеной. Плывём. Всё ближе берег чудной И ряд заоблачных вершин — Всё ближе. У кормы дельфин Волной играет изумрудной И прыщет искрами вокруг. Вот пристань! – Зноем дышит юг. Здесь жарко – сладок воздух чистый, Огнём и негой разведён. И как напиток золотистый Из чаши неба пролит он. Там – в раззолоченном уборе, Границ не знающее море С небесной твердью сведено, А тут – к брегам прижаться радо, И только именем черно, Слилось лазурное оно С зелёным морем винограда. К громадам скал приник залив, И воды трепетные млеют, И рощи лавров отразив, Густые волны зеленеют.

На южном берегу

Природа здешняя светла, Пышна, кудрява, лучезарна, Как прелесть женская – мила, И как прелестница коварна; Полна красот со всех сторон, Блистает и язвит – злодейка; В руинах дремлет скорпион; В роскошных злаках вьётся змейка; В зелёных локонах кустов Шипы таятся, иглы скрыты, И между стеблями цветов Пропущен стебель ядовитый. А знойный воздух сей, огнём В уста втекающий, как лава!.. Невидимо разлита в нем Соблазна тайного отрава: Вдыхая в грудь его струи, Я вспомнил сон моей любви — Тяжёлый сон! – Зачем любовью Здесь дышит всё? – Зайдёт ли день: Край неба весь нальётся кровью, И соблазнительная тень На холмы ляжет; из – за Понта, Округлена, раскалена, Восстав, огромная луна Раздвинет обруч горизонта, И выплывет, и разомкнёт Свои прельстительные очи… Она, бывало, перечтёт Мне все недоспанные ночи, Напомнит старые мечты, Страстей изломанных картину И всё, за чтобы отдал ты, Скиталец, жизни половину. Какой томительный упрёк, Бывало, мне на сердце ляжет, Когда луна мне томно скажет: Страдай! Томись! Ты одинок.

Между скал

Белело море млечной пеной. Татарский конь по берегу мчал Меня к обрывам страшных скал Меж Симеисом и Лименой, И вот – они передо мной Ужасной высятся преградой; На камне камень вековой; Стена задвинута стеной; Громада стиснута громадой; Скала задавлена скалой. Нагромоздившиеся глыбы Висят, спираясь над челом, И дико брошены кругом Куски, обломки и отшибы; А время, став на их углы, Их медленно грызет и режет: Здесь слышен визг его пилы, Его зубов здесь слышен скрежет. Здесь бог, когда живую власть Свою твореньем он прославил, Хаоса дремлющего часть На память смертному оставил. Зияют челюсти громад; Их ребра высунулись дико, А там – под ними – вечный ад, Где мрак – единственный владыко; И в этой тьме рад – рад ездок, Коль чрез прорыв междуутесный Кой – где мелькает светоносный Хоть скудный неба лоскуток. А между тем растут преграды, Все жмутся к морю скал громады, И поперек путь узкий мой Вдруг перехвачен: нет дороги! Свернись, мой конь, ползи змеей, Стели раскидистые ноги, Иль в камень их вонзай! – Идет; Подковы даром не иступит; Опасный встретив переход, Он станет – оком поведет — Подумает – и переступит, — И по осколкам роковым, В скалах, чрез их нависший купол, Копытом чутким он своим Дорогу верную нащупал. Уже я скалы миновал; С конем разумным мы летели; Ревел Евксин, валы белели, И гром над бездной рокотал. Средь ярких прелестей созданья Взгрустнулось сердцу моему: Оно там жаждет сочетанья; Там тяжко, больно одному. Но, путник, ежели порою В сей край обрывов и стремнин Закинут будешь ты судьбою, — Здесь – прочь от людей! Здесь будь один! Беги сопутствующих круга, Оставь избранницу любви, Оставь наперсника и друга, От сердца сердце оторви! С священным трепетом ты внидешь В сей новый мир, в сей дивный свет: Громады, бездны ты увидишь, Но нет земли и неба нет; Благоговенье трисвятое В тебя прольется с высоты, И коль тогда здесь будут двое, То будут только – бог и ты.

Могила в мансарде

Я вижу рощу. Божий храм В древесной чаще скрыт глубоко. Из моря зелени высоко Крест яркий выдвинут; к стенам Кусты прижались; рдеют розы; Под алтарем кипят, журча, Неиссякающие слезы Животворящего ключа. Вблизи – могильный холм; два сумрачные древа Над ним сплели таинственный покров: Под тем холмом почила дева — Твоя, о юноша, любовь. Твоей здесь милой прах. В цветах ее могила. Быть может, стебли сих цветов Идут из сердца, где любовь Святые корни сохранила. В живые чаши этих роз, Как в ароматные слезницы, И на закате дня, и с выходом денницы, Заря хоронит тайну слез. В возглавьи стройный тополь вырос И в небо врезался стрелой, Как мысль. А там, где звучный клирос Великой храмины земной, Залив в одежде светоносной Гремит волною подутесной; Кадят душистые цветы, И пред часовнею с лампадой у иконы Деревья гибкие творят свои поклоны, И их сгущенные листы Молитву шопотом читают. – Здесь, мечтатель, Почившей вдовый обожатель, Дай волю полную слезам! Припав на холм сей скорбной грудью, Доверься этому безлюдью И этим кротким небесам: Никто в глуши сей не увидит Твоих заплаканных очей; Никто насмешкой не обидит Заветной горести твоей; Никто холодным утешеньем Или бездушным сожаленьем Твоей тоски не оскорбит, И ересь мнимого участья На месте сем не осквернит Святыню гордого несчастья. Здесь слез не прячь: тут нет людей. Один перед лицом природы Дай чувству весь разгул свободы! Упейся горестью своей! Несчастлив ты, – но знай: судьбою Иной безжалостней убит, И на печаль твою порою С невольной завистью глядит. Твою невесту, в цвете века Схватив, от мира увлекли Объятья матери – земли, Но не объятья человека. Ее ты с миром уступил Священной области могил, Земле ты предал персть земную: Стократ несчастлив, кто живую Подругу сердца схоронил, Когда, навек от взоров скрыта, Она не в грудь земли зарыта, А на земле к кому-нибудь Случайно кинута на грудь.

Дом в цветах. – Алупка

В рощах ненаглядных Здесь чертог пред вами. Камень стен громадных Весь увит цветами: По столбам взбегают, По карнизам вьются, Мрамор обнимают, К позолоте жмутся; Расстилаясь тканью, Съединя все краски, Расточают зданью Женственные ласки. Ласки, пав на камень, Пропадают даром: Из него жар – пламень Выбьешь лишь ударом. Так – то и на свете Меж людьми ведется: Прелесть в пышном цвете Часто к камню жмется; Цвет, что всех милее, Нежен к истукану; Ластится лелея К пню или чурбану. Тут хоть камень глаже Щеголя причесан: Там – посмотришь – даже Пень тот не отесан.

Орианда

Прелесть и прелесть! Вглядитесь: Сколько ее на земле! Шапку долой! Поклонитесь Этой чудесной скале! Зеленью заткан богатой Что за роскошный утес, Став здесь твердыней зубчатой, Плечи под небо занес! Но извините: с почтеньем Сколько ни кланяйтесь вы, — Он не воздаст вам склоненьем Гордой своей головы — Нет! – но услужит вам втрое Пышным в подножье ковром, Тенью прохладной при зное, Водных ключей серебром. Гордая стать – не обида: Пусть же, при благости тверд, Дивный утес твой, Таврида, Кажется смертному горд! Вспомним: средь скал благовонных, В свете, над лоском полов, Мало ль пустых, беспоклонных, Вздернутых кверху голов? Тщетно бы тени и крова Близкий от них тут искал: Блещут, но блещут сурово Выси живых этих скал.