Стихотворения 1838–1850 гг.

Бенедиктов Владимир Григорьевич

4. Е. Н. Ш-ой

Тонет в сумраке тумана Утра божьего краса. Тени облачный! Рано Вы мрачите небеса. Рано, в утренние годы, Оградясь щитом мольбы, Ты уж ведаешь невзгоды Испытующей судьбы, — И девические руки, Пробегая по струнам, Рвут с них огненные звуки, И, вещательница, нам В этих звуках, в их раскатах, Не успев еще расцвесть, Ты приносишь об утратах Сокрушительную весть. Пой, певица! – Путь твой тесен, Но просторна жизни даль. Лейся в звуках стройных песен, Вдохновенная печаль! Дар не тщетный, не случайный, Дан душе твоей: она В гармонические тайны От небес посвящена, И, вкушая песен сладость, Полных грустию твоей, Позавидует им радость: Не певать так сладко ей! Пой! терпенью срок наступит. Пой, лелей небесный дар! Верь: судьба сама искупит Свой ошибочный удар! Небо утреннее рано Для того оделось в тень, Чтоб из тени, из тумана Вывесть ярче красный день!

Вальс

Все блестит: цветы, кенкеты, И алмаз, и бирюза, Люстры, звезды, эполеты, Серьги, перстни и браслеты, Кудри фразы и глаза. Все

в движеньи: воздух, люди. Блонды, локоны и груди И достойные венца Ножки с тайным их обетом, И страстями и корсетом Изнуренные сердца. Бурей вальса утомленный Круг, редея постепенно, Много блеска своего Уж утратил. Прихотливо Пары, с искрами разрыва, Отпадают от него. Будто прах неоценимый — Пыль с алмазного кольца, Осьпь с пышной диадимы, Брызги с царского венца; Будто звезды золотые, Что, покинув небеса, Вдруг летят в края земные, Будто блестки рассыпные, Переливчато – цветные, С огневого колеса. Вот осталась только пара, Лишь она и он. На ней Тонкий газ – белее пара; Он – весь облака черней. Гений тьмы и дух эдема, Мниться, реют в облаках, И Коперника система Торжествует в их глазах. Вот летят! – Смычки живее Сыплют гром; чета быстрее В новом блеске торжества Чертит молнии кругами, И плотней сплелись крылами Неземные существа. Тщетно хочет чернокрылой Удержать полет свой: силой Непонятною влеком Как над бездной океана, Он летит в слоях тумана, Весь обхваченный огнем. В сфере радужного света Сквозь хаос и огнь и дым Мчится мрачная планета С ясным спутником своим. Тщетно белый херувим Ищет силы иль заклятий Разломить кольцо объятий; Грудь томится, рвется речь, Мрут бесплодные усилья, Над огнем открытых плеч Веють блондовые крылья, Брызжет локонов река, В персях места нет дыханью, Воспаленная рука Крепко сжата адской дланью, А другою – горячо Ангел, в ужасе паденья, Держит демона круженья За железное плечо.

Позволь

Планетой чудной мне Анета, Очам являешься моим. Позволь мне, милая планета, Позволь – быть спутником твоим — Твоей луной! – Я не забуду Моих обязанностей: я Как ни кружись, усердно буду Идти, кружась вокруг тебя. Днем не помеха я: тут очи Ты можешь к солнцу обратить; Я буду рад хоть в мраке ночи Тебе немножко посветить; С зарёй уйду; потом обратно Приду в лучах другой зари, Лишь на мои ущербы, пятна Ты снисходительно смотри! С тобою с узах тяготенья Я буду вместе; чрез тебя Воспринимать свои затменья И проясняться буду я; Свершая вкруг себя обходы, Я буду – страж твоей погоды — Блюсти, чтобы она была Не слишком ветрена, светла Покорный твоему капризу, То поднимусь, то съеду книзу, Пойду и сбоку иногда И, свято чтя твои приказы, Свои менять я буду фазы, Подобно месяцу, всегда По прихоти твоей единой, С почтеньем стоя пред тобой То целиком, то половиной, А то хоть четвертью одной. Довольно близкие сравненья Я проводить без затрудненья Гораздо дальше был бы рад В чаду любви, в моём безумье, Но вдруг меня берёт раздумье: Ведь месяц иногда рогат!

Лестный отказ

Пока я разумом страстей не ограничил, Несчастную любовь изведал я не раз; Но кто ж, красавицы, из вас. Меня, отвергнув, возвеличил? Она – единая! – Я душу ей открыл: Любовь мечтателя для ней была не новость; Но как её отказ поэту сладок был! какую, лестную суровость Мне милый лик изобразил! «Сносней один удар, чем долгое томленье, — Она сказала мне, – оставь меня, уйди! Я не хочу напрасно длить волненье В твоей пылающей груди. Я не хочу, чтоб в чаяньи тревожном Под тяжестию мной наложенных оков В толпе ненужных мне рабов Стоял ты пленником ничтожным. Другие – пусть! – довольно, коль порой. Когда мне не на чем остановить вниманье, Я им, как нищими подаянье, Улыбку, взгляд кидаю мой — Из милости, из состраданья. Тебе ль равняться с их судьбой? Рождённому для дум им жизни не безплодной, Тебе ли принимать богатою душой Убогие дары от женщины холодной? Я не хочу обманом искушать Поэта жар и стих покорной И полунежностью притворной Тебе коварно вдохновлять, Внушать страдальцу песнопенья И звукам, вырванным из сердца глубины, Рассеянно внимать с улыбкой одобренья И спрашивать: кому они посвящены? Заветных для мня ты струн не потревожишь — Нет! Для меня – к чему таить? — Необходим ты быть не можешь, А лишний – ты не должен быть!» И я внимал словам ласкательно суровым; Ловила их душа пленённая моя; Я им внимал – и с каждым словом Я крепнул думою и мужественнел я; И после видел я прозревшими очами, Как головы других покорности в залог, У ног красавицы простёртыми кудрями Сметали пыль с прелестных ног. Пустой надеждою питался каждый данник, А я стоял вдали – отвергнутый избранник.

Чёрный цвет

В златые дни весенних лет, В ладу с судьбою, полной ласки Любил я радужные краски; Теперь люблю я чёрный цвет. Люблю я чёрный шёлк кудрей И чёрны очи светлой девы, Воззвавшей грустные напевы И поздний жар души моей. Мне музы сладостный привет Волнует грудь во мраке ночи, И чудный свет мне блещет в очи, И мил мне ночи чёрной цвет. Темна мне скудной жизни даль; Печаль в удел мне боги дали — Не радость. Чёрен цвет печали, А я люблю мою печаль. Иду туда, где скорби нет, И скорбь несу душою сильной, И милы мне – приют могильной И цвет могильный, чёрный цвет.

Перед бокалами

Кубки наполнены. Пена, как младость, Резвится шумно на гранях стекла. Други! Какая ж внезапная радость Нас на вакхический пир собрала? Радость? – О нет! Если б с горнего неба Луч её в сердце случайно запал — Прочь все напитки, хотя бы нам Геба Вышла поднесть олимпийский фиал! Прочь! Не хотим! Оттолкнём её дружно! Радостью дух наш да полнится весь! Двух упоений сердцу не нужно; Вкусу обидна преступная смесь. Если ж кто может струёй виноградной, Бурно – кипящей и искристо – хладной, Радость усилить и, грудь пламеня, Сердцу подбавить вящую сладость, — Други! То бедная, жалкая радость; Радость такая – горю родня. Кубки высокие, полны шипенья, Блещут, – и круг умножается наш. Други!

Ужели в бедах утешенья Ищем мы ныне на празднике чаш? Нет! – лютой горести зуб всегрызущий Душу терзал бы средь оргии пуще. Духа в печали вино не свежит: Злая настигнет и злобно укусит, Если кто в битве с судьбиною трусит И малодушно за чашу бежит. Сердцу покоя вином не воротишь: Горе увидишь и в самом вине; С каждою каплею горе проглотишь, Выпьешь до капли, а горе на дне. Над ж кто в страхе над жизненным морем Дух врачевал свой кипучим клико, — Други, поверьте, тот хвастал лишь горем, Скорби не знал, не страдал глубоко. нет! Мы не в радости, мы и не в горе Действуем видно в сём дружном соборе: Жизнь мы сухую сошлись окропить и потому равнодушно, спокойно, Так, как мужам средь беседы пристойно, Будем степенно, обдуманно пить!

Устарелой красавице

Пережила, Аглая, ты Младые, розовые лета, Но и теперь цела примета Твоей минувшей красоты, Достойно звучного напева; Сгубило время наконец Твой прежний скипетр и венец. Но и без них ты – королева! И, обходя цветущих дев, Красе их лёгкой не во гнев, Знаток изящного, глубоко О дольной бренности скорбя, Своё задумчивое око Возводит часто на тебя. Так храма славного руины Наш останавливают взор Скорей, чем мелкие картины И зданья лёгкого в узор. Блеск отнят; краски отлетели: Всё ж этот мрамор – Парфенон, Где ж слава спит былых времён, Гнездясь в кудрявой капители Между дорических колонн.

И тщетно всё

Казалось мне: довольно я томился. Довольно мне, сказал я, милых петь! Мой день любви навеки закатился — И – бог с ним! Пусть! его о нём жалеть? Пришла пора степенного раздумья; Довольно мне струной любви бренчать И титулом торжественным безумья Ребяческую глупость величать! Заветных ласк вовек не удостоен, Я начал жить без тайных сердца смут, Бесстрастно – твёрд, безрадостно – спокоен… Что счастье? – Вздор! – Без счастия живут. Я забывал минувшие страданья, И молодость отправя в тёмну даль, Я ей сказал: «прости» – не «до свиданья!» Нет, – мне тебя, напрасная, не жаль. Я оценил и тишь уединенья, Отрадный сон и благодатный труд, И в тайный час слезами вдохновенья Я доливал мой жизненный сосуд. Без бурого, мучительного пылу Я созерцал все мира красоты И тихую высматривал могилу, — Венок и крест… и вдруг явилась ты! И долго я упорствовал безмолвно, Пред чувствами рассудка ставил грань, И к сердцу я взвывал: ну, полно, полно! Не стыдно ли? – Уймися, перестань! И холодом притворного бесстрастья Я отвечал вниманью твоему; Замкнув глаза перед улыбкой счастья, Я всё хотел не верить ничему. И тщетно всё: я трепетного сердца Угомонить, усовестить не мог. И тщетно всё: под маскою безверца Луч веры тлел и сказывался бог.

Кокетка

С какой сноровкою искусной Она, вздыхая тяжело, Как бы в задумчивости грустной, Склонила томное чело И, прислонясь к руке уныло Головкой хитрою своей, Прозрачны персты пропустила Сквозь волны дремлющий кудрей, Храня средь бального сиянья Вид соблазнительный страданья! Но вихрем вдруг увлечена, Стреляя молниями взгляда, С немым отчаяньем она Летит в Харибду галопада, Змеёю гнётся в полкольца, Блестит, скользит, мелькает, вьётся И звонко, бешено смеётся, Глотая взорами сердца; И вьются в ловком беспорядке И шепчут шорохом надежд Глубокомысленные складки Её взволнованных одежд. За что ж прелестницу злословью Ты предаешь, о злобный свет? Добыт трудом и куплен кровью Венок нелёгких ей побед. В сей жизни горестной и скудной Она свершает подвиг трудный: Здесь бледность ей нужна была И вот – она себя терзала, Лишала пищи, сна не знала И оцет с жадностью пила. Там – в силу нового условья Цвет яркой жизни и здоровья Ей был потребен – между тем Она поблекла уж совсем: Тогда, с заботой бескорыстной За труд хватаясь живописной, Она все розы прошлых лет На бледный образ свой бросала И на самом себе писала Возобновлённый свой портрет, — И херувима новой вербы Потом являлась вдруг свежей, С уменьем дивным скрыв ущербы Убогой пластики своей. Ей нет наград в святыне чувства. Ей предназначено в удел — Жить не для счастья – для искусства И для художественных дел; Влюблённых душ восторг и муку Прилежно разлагать в науку, Как книгу – зеркало читать, В нём терпеливо изучать Природы каждую ошибку, К устам примеривать улыбку, И ясно видеть над собой Грабёж годов, времён разбой. Что ж? – Погружённый в созерцанье Своих безжизненных сует, Ты понял ли, холодный свет, Кокетки тяжкое признанье, И оценил ли ты его, когда – страдалица – порою Играла мёрзлою корою Пустого сердца твоего И этот лёд насквозь пронзала, Его добила, как гроза, И эти дребезги бросала Тебе ж в нечистые глаза? И ты ль дашь место укоризне, Что колдовством коварных сил Она хоть тень, хоть призрак жизни Старалась вырвать из могил. Хоть чем-нибудь, соблазном, ложью, Поддельной в этих персях дрожью, Притворным пламенем в крови, Притравой жгучей сладострастья, Личиной муки, маской счастья, Карикатурою любви?

Обвинение

И твой мне милый лик запечатлен виной. Неотразимое готов обвиненье. Да – ты виновна предо мной В невольном, страшном похищеньи. Одним сокровищем я в мире обладал, Гордился им, над ним рыдал. Его таил от взоров света В непроницаемой глуши, Таил – под рубищем поэта На дне измученной души. Ты унесла его лукаво: На лоно счастья мне голову склоня, Ты отняла навеки у меня Моё великое, единственное право: То право – никогда, кончая жизни путь, С усмешкою горькою на прошлое взглянуть, На всё, что рок мне в мире заповедал, На всё, что знал и проклял я, И с торжеством сказать друзьям моим: друзья! Вот жизнь моя. Я счастия не ведал Теперь – застенчиво я буду умирать. Начав минувшего черты перебирать, Блаженства образ я увижу Среди моих предсмертных грёз И мой последний час увижу Среди моих предсмертных грёз И мой последний час унижу До сожаленья и до слёз, — И в совести упрём родится беспокойный: Зачем я, счастья недостойный, Сосуд его к устам горящим приближал? Зачем не умер я в тоске перегорая? Зачем у неба похищал Частицы божеского рая? И боязливо я взгляну на небеса И остывающей рукою С последним трепетом прикрою Слезами полные глаза.