Стихотворения 1838–1850 гг.

Бенедиктов Владимир Григорьевич

Потоки

Не широки, не глубоки Крыма водные потоки, Но зато их целый рой Сброшен горною стеной, И бегут они в долины, И через камни и стремнины Звонкой прыгают волной, Там виясь в живом узоре, Там теряясь между скал Или всасываясь в море Острее змеиных жал. Смотришь: вот – земля вогнулась В глубину глухим котлом, И растительность кругом Густо, пышно развернулась. Чу! Ключи, ручьи кипят, — И потоков быстрых змейки Сквозь подземные лазейки Пробираются, шипят; Под кустарников кудрями То скрываются в тени, То блестящими шнурами Меж зелеными коврами Передернуты они, И, открыты лишь частями, Шелковистый режут дол И жемчужными кистями Низвергаются в котел. И порой седых утесов Расплываются глаза, И из щелей их с откосов Брызжет хладная слеза; По уступам вперехватку, Впересыпку, вперекатку, Слезы те бегут, летят, И снопами водопад, То вприпрыжку, то вприсядку, Бьет с раската на раскат; То висит жемчужной нитью, То ударив с новой прытью, Вперегиб и вперелом, Он клубами млечной пены Мылит скал крутые стены, Скачет в воздух серебром, На мгновенье в безднах вязнет И опять летит вперед, Пляшет, отпрысками бьет, Небо радугами дразнит, Сам себя

на части рвет. Вам случалось ли от жажды Умирать и шелест каждый Шопотливого листка, Трепетанье мотылька, Шум шагов своих тоскливых Принимать за шум в извивах Родника иль ручейка? Нет воды! Нет мер страданью; Смерть в глазах, а ты иди С пересохшею гортанью, С адским пламенем в груди! Пыльно, – душно, – зной, – усталость! Мать-природа! Где же жалость? Дай воды! Хоть каплю! – Нет! Словно высох целый свет. Нет, поверьте, нетерпеньем Вы не мучились таким, Ожидая, чтоб явленьем Вас утешила своим Ваша милая: как слабы Те мученья! – И когда бы В миг подобный вам она Вдруг явилась, вся полна Красоты и обаянья, Неги, страсти и желанья, Вся готовая любить, — Вмиг сей мыслью, может быть, Вы б исполнились единой: О, когда б она Ундиной Или нимфой водяной Здесь явилась предо мной! И ручьями б разбежалась Шелковистая коса, И на струйки бы распалась Влажных локонов краса, И струи те, пробегая Через свод ее чела Слоем водного стекла, И чрез очи ниспадая, Повлекли б и из очей Охлажденных слез ручей, И потом две водных течи Справа, слева и кругом На окатистые плечи Ей низверглись, – И потом С плеч, где скрыт огонь под снегом Тая с каждого плеча, Снег тот вдруг хрустальным бегом Покатился бы, журча, Влагой чистого ключа, — И, к объятиям отверсты, Две лилейные руки, Растеклись в фонтанах персты, И – не с жаркой глубиной, Но с святым бесстрастным хладом — Грудь рассыпалась каскадом И расхлынулась волной! Как бы я втянул отрадно Эти прелести в себя! Ангел – дева! Как бы жадно Вмиг я выпил всю тебя! Тяжести мои смущает мысли. Может быть, сдается мне, сейчас — В этот миг – сорвется этих масс Надо мной висящая громада С грохотом и скрежетаньем ада, И моей венчая жизни блажь, Здесь меня раздавит этот кряж, И, почет соединив с обидой, Надо мной он станет пирамидой, Сложенной из каменных пластов. Лишь мелькнет последние мгновенье, — В тот же миг свершится погребенье, В тот же миг и памятник готов. Похорон торжественных расходы: Памятник – громаднее, чем своды Всех гробниц, и залп громов, и треск, Певчий – ветер, а факел – солнца блеск, Слезы – дождь, все, все на счет природы, Все от ней, и где? В каком краю? — За любовь к ней страстную мою!

Пещеры Кизиль-Коба

Где я? – Брожу во мгле сырой; Тяжелый свод над головой: Я посреди подземных сфер В безвестной области пещер. Но вот – лампады зажжены, Пространства вдруг озарены: Прекрасен, ты подземный дом! Лежат сокровища кругом; Весь в перлах влаги сталактит Холодной накипью блестит; Там в тяжких массах вывел он Ряд фантастических колон; Здесь облачный накинул свод; Тут пышным пологом идет И, забран в складках, надо мной Висит кистями с бахромой И манит путника прилечь, Заботы жизни сбросить с плеч, Волненья грустные забыть, На камень голову склонить, На камень сердце опереть, И с ним слиясь – окаменеть. Идем вперед – ползем – скользим Подземный ход неизмерим. Свод каждый, каждая стена Хранит прохожих имена, И силой хищной их руки От стен отшиблены куски; Рубцы и язвы сих громад След их грабительства хранят, И сами собственной рукой Они здесь чертят вензель свой, И в сих чертах заповедных — Печать подземной славы их. И кто здесь имя не вписал? И кто от этих чудных скал Куска на память не отсек? Таков тщеславный человек! Созданьем, делом ли благим, Иль разрушеньем роковым, Бедой ли свой означив путь, Чертой ли слабой – чем-нибудь — Он любит след оставить свой И на земле, и под землей.

Бахчисарай

Настала ночь. Утих базар. Теснины улиц глухи, немы. Луна, лелея сон татар, Роняет луч сквозь тонкий пар На сладострастные гаремы. Врата раскрыл передо мной Дворец. Под ризою ночной Объяты говором фонтанов Мечеть, гарем, гробницы ханов — Молитва, нега и покой. Здесь жизнь земных владык витала, Кипела воля, сила, страсть, Здесь власть когда-то пировала И гром окрест и страх метала — И все прошло; исчезла власть. Теперь все полно тишиною, Как сей увенчанный луною, Глубокий яхонтовый свод. Все пусто – башни и киоски, Лишь чьей – то тени виден ход, Да слышны в звонком плеске вод Стихов волшебных отголоски. Вот тот фонтан!.. Когда о нем, Гремя, вещал орган России, Сей мрамор плакал в честь Марии, Он бил слезами в водоем — И их уж нет! – Судьба свершилась. Ее последняя гроза Над вдохновленным разразилась. — И смолк фонтан, – остановилась, Заглохла в мраморе слеза.

Горы

Мой взор скользит над бездной роковой Средь диких стен громадного оплота. Здесь – в массах гор печатью вековой Лежит воды и пламени работа. Здесь – их следы. Постройка их крепка; Но все грызут завистливые воды: Кто скажет мне, что времени рука Не посягнет на зодчество природы? Тут был обвал – исчезли высоты; Там ветхие погнулись их опоры; Стираются и низятся хребты, И рушатся дряхлеющие горы. Быть может: здесь раскинутся поля, Развеется и самый прах обломков, И черепом ободранным земля Останется донашивать потомков. Мир будет – степь; народы обоймут Грудь плоскою тоскующей природы, И в полости подземны уйдут Текущие по склонам горным воды, И, отощав, иссякнет влага рек, И область туч дождями оскудеет, И жаждою томимый человек В томлении, как зверь, освирепеет; Пронзительно свой извергая стон И смертный рев из пышущей гортани, Он взмечется и, воздымая длани, Открыв уста, на голый небосклон Кровавые зеницы обратит, И будет рад тогда заплакать он, И с жадностью слезу он проглотит!.. И вот падут иссохшие леса; Нигде кругом нет тени возжеланной, А над землей, как остов обнаженный, Раскалены, блистают небеса; И ветви нет, где б плод висел отрадной Для жаждущих, и каплею прохладной не светится жемчужная роса, И бури нет, и ветер не повеет… А светоч дня сверкающим ядром, Проклятьями осыпанный кругом, Среди небес, как язва, пламенеет…

Чатырдаг

Он здесь! – В средину цепи горной Вступил, и, дав ему простор, Вокруг почтительно, покорно Раздвинулись громады гор. Своим величьем им неравный, Он стал – один и, в небосклон Вперя свой взор полудержавный, Сановник гор – из Крыма он, Как из роскошного чертога, Оставив мир дремать в пыли, Приподнялся – и в царство бога Пошел посланником земли. Зеленый плащ вкруг плеч расправил И, выся темя наголо, Под гром и молнию подставил Свое открытое чело. И там, воинственный, могучий, За

Крым он растет с грозой, Под мышцы схватывает тучи И блещет светлой головой. И вот я стою на холодной вершине. Все тихо, все глухо и темно в долине. Лежит подо мною во мраке земля, А с солнцем давно переведался я, — Мне первому луч его утренний выпал, И выказал пурпур, и злато рассыпал. Таврида-красавица вся предо мной. Стыдливо крадется к ней луч золотой И гонит слегка ее сон чародейный, Завесу тумана, как полог кисейный, Отдернул и перлы восточные ей Роняет на пряди зеленых кудрей. Вздохнула, проснулась прелестница мира, Свой стан опоясала лентой Салгира, Цветами украсилась, грудь подняла И в зеркало моря глядится: мила! Роскошна! Полна красотою и благом! И смотрит невестой!.. А мы с Чатырдагом Глядим на красу из отчизны громов И держим над нею венец облаков.

Чатырдагские ледники

Разом здесь из жаркой сферы В резкий холод я вошел. Здесь на дне полупещеры — Снега вечного престол; А над ним немые стены, Плотно затканные мхом, Вечной стражею без смены Возвышаются кругом. Чрез отвёрстый зев утёсов Сверху в сей заклеп земной Робко входит свет дневной, Будто он лишь для расспросов: Что творится над землёй? — Послан твердью световой. Будто ринувшись с разбега По стенам на бездну снега, Мох развесился над ней Целой рощей нисходящей, Опрокинутою чащей Нитей, прядей и кистей. Что ж? До сердца ль здесь расколот Чатырдаг? – Сказать ли: вот Это сердце – снег и лёд? Нет бесстрастный этот холод Сдержан крымскою горой Под наружной лишь корой. Но и здесь не без участья К вам природа, и бесстрастья В ней законченного нет: Здесь на тяжкий стон не счастья Эхо стонет нам в ответ; Словно другом быть вам хочет, С вашим смехом захохочет, С вашим криком закричит, Вместе с вами замолчит, Сердцу в муках злополучья Шлёт созвучья и отзвучья: Вздох ваш скажет – ох, беда! — И оно вам скажет – да! Так глубоко, так сердечно! Этот воздух ледяной Прохладит так человечно Жгучий жар в груди больной; Он дыханье ваше схватит И над этим ледником Тихо, бережно покатит Пара дымчатым клубком. Этот мох цвести не станет, До цветов ему – куда? До зато он и не вянет И не блекнет никогда. А к тому ж в иные годы Здесь, под солнечным огнём, Бал таврической природы Слишком жарок: чтоб на нём Сладко грудь свежилась ваша, Здесь мороженного чаша Для гостей припасена И природой подана. И запас другого блага Скрыт здесь – в рёбрах Чатырдага: Тех ключей, потоков, рек Не отсюда ль прыщет влага? Пей во здравье, человек! В этой груде снежных складов Лишь во времени тверда Тех клокочущих каскадов Серебристая руда; Но тепло её затронет, Перетрёт между теснин, Умягчит, и со стремнин Подтолкнёт её, уронит И струистую погонит В область дремлющих долин.

Степи

Долго шёл между горами И с раската на раскат… Горы! тесно между вами; Между вами смертный сжат; Тесно, сердце воли просит, И от гор, от их цепей, Лёгкий конь меня уносит В необъятный мир степей. Зеленеет бархат дерна — Чисто; гладко; ровен путь; Вдоволь воздуха; просторно: Есть, где мчаться, чем дохнуть. Грудь свободна – сердце шире! Есть, где горе разнести! Здесь не то, что в душном мире: Есть, чем вздох перевести! Бездна пажитей пространных Мелким стелется ковром; Море трав благоуханных Блещет радужно кругом. Удалой бурно – крылатый Вер летит: куда лететь? Вольный носит ароматы: Не найдёт, куда их деть. Вот он. Вот он – полн веселья — Прах взвивает и бурлит И, кочуя, от безделья Свадьбу чёртову крутит. Не жалеет конской мочи Добрый конь мой: исполать! О, как весело скакать Вдаль, куда смотрят очи, И пространство поглощать! Ветер вольный! брат! – поспорим! Кто достойнее венка? Полетим безводным морем! Нам арена широка. Виден холм из – за тумана, На безхолмьи великан; Видишь ветер – вон курган — И орёл летит с кургана: Там ристалищу конец; Там узнаем, чей венец: Конь иль ветр – кто обгонит? Мчимся: степь дрожит и стонет; Тот и этот, как огонь, И лишь ветр у кургана Зашумел в листах бурьяна — У кургана фыркнул конь.

Коса

Я видел: бережно, за рамой, под стеклом, Хранились древности остатки дорогие — Венцы блестящие, запястья золотые И вазы чудные уставлены кругом, И всё, что отдали курганы и гробницы — Амфоры пирные и скорбные слезницы, И всё была свежа их редкая краса; Но средь венцов и чаш, в роскошном их собранье, Влекла к себе моё несытое вниманье От женской головы отъятая коса, Достойная любви, восторгов и стенаний, Густая, чёрная, сплетённая в три грани, Из страшной тьмы могил исшедшая на свет И неизмятая под тысячами лет, Меж тем как столько кос и с царственной красою Иссеклось времени нещадною косою. Нетленный блеск венцов меня не изумлял; Не диво было мне, что эти диадимы Прошли ряды веков, все в целости хранимы. В них рдело золото – прельстительный металл! Он время соблазнит, и вечность он подкупит, И та ему удел нетления уступит. Но эта прядь волос… Ужели и она Всевластной прелестью над временем сильна? И вечность жадная на этот дар прекрасной Глядела издали с улыбкой сладострастной? Где ж светлые глаза той дивной головы, С которой волосы остались нам?.. Увы! Глаза… они весь мир, быть может, обольщали, Диктаторов, царей и консулов смущали, Огни кровавых войн вздувая и туша, Глаза, где было всё: свет, жизнь, любовь, душа, Где лик небес сверкал, бессмертье пировало, — О, дайте мне узреть хоть их волшебный след! И тихо высказал осклабленный скелет На жёлтом черепе два страшные провала.

Прости

Прости, волшебный край, прости! На кратком жизненном пути Едва ль тебя я снова встречу, Да и зачем?.. я не замечу И не найду в тебе тогда Того, что видел ныне – да! Ты будешь цвесть, ты вечно молод, А мне вторично – не цвести: Тогда в тебя вознёс бы холод… Прости, волшебный край, прости!

Южная ночь (писано в Одессе)

Лёгкий сумрак. Сень акаций. Берег моря, плеск волны; И с лазурной вышины Свет лампады муз и граций — Упоительной луны. Там, чернея над заливом, Мачт подъемлются леса; На земли ж – земли ж краса — Тополь ростом горделивым Измеряет небеса. Горячей дыханья девы, Меж землёй и небом сжат, Сладкий воздух; в нём дрожат Итальянские напевы; В нём трепещет аромат. А луна? – Луна здесь греет, Хочет солнцем быть луна; Соблазнительно – пышна Грудь томит и чары деет Блеском сладостным она. Злая ночь златого юга! Блещешь лютой ты красой: Ты сменила холод мой Жаром страшного недуга — Одиночества тоской. Сердце, вспомнив сон заветной, Жаждешь вновь – кого-нибудь… Тщетно! Не о ком вздохнуть! И любовью беспредметной Высоко взметалась грудь. Прочь, томительная нега! Там – целебный север мой Возвратит душе больной В лоне вьюг, на глыбах снега Силу мыслей и покой.