Стихотворения 1838–1850 гг.

Бенедиктов Владимир Григорьевич

Юной мечтательнице

Милое созданье! Мечтая, Веруешь ты в счастье. Каждый шаг Для тебя – надежда золотая. Думаешь: вот это будет так, Это – эдак; думаешь: природа Заодно с твоим желаньем; ждёшь. Что часы, где нужно, сбавят хода, День помедлит, если он хорош; Ну, куда ему спешить? Догонит Срок свой после! А уж он и прочь, И глухая сумрачная ночь, Как могила, всё в себе хоронит, И смотря, как набегает тень На твои слезящиеся очи, Становлюсь я сам темнее ночи, И досадно мне, что я – не день: Я бы медлил, как тебе угодно, Или шёл скорей уж заодно, Для меня же это всё равно: И спешки и медлю я безплодно. не свожу я глаз с очей твоих, Слушая твои мечтанья сказки; Кажется, с устами вместе, глазки Мне твои рассказывают их; Кажется, я слушаю глазами, Понимая этот милый бред Не умом, но сердцем прошлых лет, И подчас расхлынулся б слезами. Но – довольно! Их давно уж нет. Понимаю этот лепет странный: Он проникнут негой и огнём; Понимаю – речь идёт о нём… Имени не нужно… безымянный! Он – да, он… кого твой ищет взор Там и здесь. Все свойства неземные Ты

ему приписываешь… Вздор! Всё пустое! – За мечты златые, Может быть, заплатишь ты потом Горько, существенностию… «Что же? Не открыть ли истину ей?» – Боже! Нет! Мне жаль. Пускай хоть райским сном Насладится! – Нет! – И между прочим Думаю: храни её, творец! Что же я такое? – Не отец Для неё, – однакож и не вотчим, И не бич. – В развитии этих лет Над кипучим жизненным истоком Ощипать очарованья цвет Ледяным, убийственным уроком! И урок подействует ли? Нет! Он её напрасно лишь помучит. Осени поверит ли весна? Мне ль учить? – Есть мачеха: она Жизнию зовётся – та научит; И кривая голова тогда, Я рассказ мечтательницы милой Слушаю, и шопотом: да, да — Говорю, – а та с растущей силой Продолжает – дальше, дальше все. Слышится, как сердце у нее Разбивает юных персей крепость, И из уст рассказчицы блажной Чудная, прекрасная нелепость Неудержимой катится волной.

К бывшим соученикам

(По случаю приезда старого наставника)

В краю, где природа свой лик величавый Венчает суровым сосновым венцом И, снегом напудрив столетние дубравы, Льдом землю грунтует, а небо свинцом; В краю, где, касаясь творений начала, Рассевшийся камень, прохваченный мхом, Торчит над разинутой пастью провала Оскаленным зубом иль голым ребром, Где в скучной оправе, во впадине темной, Средь камней простых и нахмуренных гор, Сверкает наш яхонт прозрачный, огромной — Одно из великих, родимых озер; Где лирой Державин бряцал златострунной, Где воет Кивача «алмазаная гора», Где вызваны громы работы чугунной, Как молотом божьим, десницей Петра, Где след свой он врезал меж дубом и сосной, Когда он Россию плотил и ковал — Державный наш плотник, кузнец венценосный, Что в деле творенья творцу помогал. Там, други, помилости к нам провиденья, Нам было блаженное детство дано, И пало нам в душу зерно просвещенья И правды сердечной живое зерно. С тех пор не однажды весна распахнулась, И снова зима полегла по Руси; Не раз вокруг солнца земля повернулась, — И сколько вращалась кругом на оси! И много мы с ней и на ней перемчались В сугубом движеньи – по жизни – вперед: Иные уж с пылкими днями расстались, И к осени дело, и жатва идет. Представим же колос от нивы янтарной, Который дороже весенних цветов! Признательность, други, души благодарной — Один из прекрасных, чистейших плодов: Пред нами единый из сеявших семя; На миг пред своими питомцами он: Созрелые дети! Захватим же время Воздать ему вкупе усердный поклон, И вместе с глубоким приветом рассудка Ему наш сердечный привет принести В златую минуту сего промежутка Меж радостным «здравствуй» и тихим «прости»! И родине нашей поклон и почтенье, Где ныне, по стройному ходу годов, За ними другое встает поколенье И свежая спеет семья земляков Да здравствует севера угол суровый, Пока в нем онежские волны шумят, Потомкам вторится имя Петрово, И дивно воспетый ревет водопад.

Нетайное признание

Давно сроднив с судьбой моей печальной Поэзии заносчивую блажь, Всегда был рад свой стих многострадальной Вам посвящать усердный чтитель ваш. И признаюсь: я был не бескорыстен; — Тут был расчет: я этим украшал Непышный склад мной выраженных истин, И, славя вас, себя я возвышал. Что та, кого я славил, не уронит Моей мечты, – я в том был убежден, И как поэт всегда был вами понят И тем всегда с избытком награждён. Да! И на ту, кому самолюбиво Часть лучших дум моих посвящена, Всегда могу я указать нелживо и с гордостью воскликнуть: вот она! Достоинство умел я без ошибки В вас ценить, – к кому ж – сказать ли? – да! Умел ценить и прелесть той улыбки, Что с ваших уст слетала иногда. И голосу сознания послушен, Я чту в себе сан вашего певца. Скажу при всех: я к вам неравнодушен И был, и есмь, и буду до конца. Не льщу себе: могу ли тут не видеть, Что я стою со всеми наравне? Вас любят все. Холодностью обидеть Вас можно ли?.. Но нет… хотелось мне Не то сказать… С вниманьем постоянным Вам преданный и ныне так, как встарь, Проникнут я вам чувством безымянным, И потому не вставленный в словарь. О нём молчать я мог бы… но к чему же То чувство мне, как плод запретный, крыть, Когда при всех, и при ревнивом муже, О нём могу я смело говорить? Оно не так бессмысленно, как служба Поклонников, ласкателей, рабов; Оно не так бестрепетно, как дружба; Оно не так опасно, как любовь. Оно милей и братского сближенья И уз родства, заложенных в крови; Оно теплей, нежнее уваженья И – может быть – возвышенней любви.

Тоска

Порою внезапно темнеет душа, — Тоска! – А бог знает – откуда? Осмотришь кругом свою жизнь: хороша, А к сердцу воротишься: худо! Всё хочется плакать. Слезами средь бед Мы сердце недужное лечим. Горючие, где вы? – Горючих уж нет! И рад бы поплакать, да нечем. Ужели пророческий сердца язык Сулит мне удар иль потерю? Нет, я от мечты суеверной отвык, Предчувствиям тёмным не верю. Нет! – Это – не будущих бедствий залог, Не скорби грядущей задаток, Не тайный на новое горе намёк, А старой печали остаток. Причина её позабыта давно: Она лишь там сохранилась, В груди опустелой на дно, И там залегла, притаилась, Уснула, – и тихо в потёмках лежит; Никто её, скрытой, не видит; А отдыхом силы она освежит, Проснётся – и выглянет, выйдет И душу обнимет. Той мрачной поры Пошёл

бы рассеять ненастье, С людьми поделился б… Они так добры; У них наготове участье. Их много – и слишком – к утехе моей. Творец мой! Кому не известно, Что мир твой так полон прекрасных людей, Что прочим становится тесно? Да думаю: нет! Пусть же сердце моё Хоть эта подруга голубит! Она не мила мне; но гнать ли её, Тогда, как она меня любит? Её ласка жестка, её чаша горька, Но есть в ней и тайная сладость; Её схватка крепка, и рука не легка: Что ж делать! Она ведь – не радость! Останусь один. Пусть никто из друзей Её не осудит, не видит, И пусть не единый из добрых людей Насмешкой её не обидит!

Безумная (после пения Виардо – Гарсии)

Ты сердца моего и слёз и крови просишь, Певица дивная! – О, пощади, молю. Грудь разрывается, когда ты произносишь: «Я всё ещё его, безумная, люблю». «Я всё ещё» – едва ты три лишь эти слова Взяла и вылила их на душу мою, — Я всё предугадал: душа моя готова Уже заранее к последнему: «люблю». Ещё не сказано: «люблю», – а уж стократно Перегорел вопрос в груди моей: кого? И ты ответствуешь: «его». Тут всё понятно; Не нужно имени – о да, его, его! «Я всё ещё его»… Кружится ум раздумьем… Мутятся мысли… Я жду слова – и ловлю: «Безумная» – да, да! – И я твоим безумьем Подавлен, потрясён… И наконец – «люблю». «Люблю». – С тобой весь мир, природа, область бога Слились в глубокое, безумное «люблю» Подавлен, потрясён… И наконец – «люблю». О, повтори «люблю»!.. Нет, дай отдохнуть немного! Нет не хочу дышать – лишь повтори, молю. И вот «я всё ещё» – вновь начал райский голос. И вот опять – «его» – я вздох в грудь давлю… «Безумная» – дрожу… Мне страшно… дыбом волос… «Люблю» – хоть умереть от этого «люблю».

К поэту

Поэт! Не вверяйся сердечным тревогам! Не думай, что подвиг твой – вздохи любви! Ты призван на землю всежиждущим богом, Чтоб петь и молиться, и песни свои Сливать с бесконечной гармонией мира, И ржавые в прахе сердца потрясать, И, маску срывая с земного кумира, Венчать добродетель, порок ужасать. За истину бейся, страдай, подвизайся! На торжище мира будь мрачен и дик, И ежели хочешь быть честн и велик, — До грязного счастья земли не касайся, И если оно тебе просится в грудь, — Найди в себе силу его оттолкнуть! Пой жён светлооких и дев лепокудрых, Но помни, что призрак – земли красота! Люби их, но слушай учителей мудрых: Верховное благо – любовь, да не та. Когда же ты женщину выше поставил Великой, безмерной небес высоты И славой, творцу подобающей, славил Земное творенье – накажешься ты, Накажешься тяжко земным правосудьем Чрез женщину ж… Стой! Не ропщи на неё: Её назначенье – быть только орудьем Сей казни, воздать за безумье твоё. Смирись же! Творец тебе милость дарует И в казни: блестя милосердным лучом, Десница Господня тебя наказует Тобою же избранным, светлым бичом.

Богач

Всё никнет и трепещет Перед ним. Всесилен он. Посмотрите, как он блещет — Сей ходячий миллион! Лицезренья удостоясь Господина своего, Люди кланяются в пояс, Лижут прах, пяты его; Но не думайте, что люди Золотой бездушной груде В тайном чаяньи наград Эти почести творят: Люди знают, что богатый На даянья не горазд, И не чают щедрой платы, — Им известно: он не даст. Нет, усердно и охотно, Бескорыстно, безрасчётно Злату рабствующий мир Чтит великий свой кумир. Хладный идол смотрит грозно, не кивая никому, А рабы религиозно Поклоняются ему. Люди знают: это – сила! Свойство ж силы – мять и рвать; Чтоб она их не крушила, Не ломала, не душила, Надо честь ей воздавать; И признательность развита В бедном смертном до того, Что коль Крез летит сердито, но не топчет в прах его Колесницей лучезарной, — Уж несчастный умилён И приносит благодарной Нетоптателю поклон.

Горемычная

Жаль мне тебя, моя пташечка бедная: Целую ночь ты не спишь, Глазки в слезах, – изнурённая, бледная, Всё ты в раздумьи сидишь; Жаль мне; ведь даром средь горя бесплодного Сердце твоё изойдёт. Ждёшь ты, голубушка, мужа негодного, Третий уж за полночь бьёт. Думаешь ты, пригорюнясь, несчастная Лютой убита тоской: Ночь так темна и погода ненастная — Нет ли беды с ним какой? Ждёшь ты напрасно: на ноченьку пирную Принял он дружеский зов; Там он, с друзьями схватясь в безкозырную, Гнёт королей и тузов, — Бьют их. – «Поставлю же карточку новую», — Думает, – ну-ка, жена, Ты помоги вскрыл даму бубновую, Смотрит: убита она. «Ох!» – И рука его, трепетно сжатая, Карту заветную мнёт. «Помощи нет; – изменила, проклятая! Полно!» – И, бледный, встаёт, Хочет идти он… Как можно? Да кстати ли? Вспомни-ка рысь старины! «Тут лишь почин, – восклицают приятели, — Разве боишься жены? Пусть он идёт! Ведь не вовремя явится — Та ему страху задаст! Тут ведь не свой брат! – С женою управиться, Братцы, не всякий горазд. Мы – люди вольные. Пусть его тащится! Нам ли такой по плечу?» Вот он: «Да что мне жена за указчица? Вздор! – говорит: – не хочу! Эх, раззадорили кровь молодецкую! Что мне жена?» – И пошёл: «Вот ещё! Пусть убирается в детскую! Я ведь детей ей завёл, — Долг свой исполнил я, даром что смолоду С вами немало кутил; Ну, и забочусь: не мрут они с голоду, По миру их не пустил; Сыты, одеты; покои приличные; Что мне там женская блажь?» — «Вот он – вскричали друзья закадычные, — Наш ещё друг – то, всё наш!» Стали разгуливать по столу чарочки. «Мало ли жён есть? – кричат, — Мало ли? Гей, вы красотки – сударочки!» Вот он где – твой супостат, Муж твой, губитель твой! Вот как заботится Он о жене своей там! Может быть, пьяный, он с бранью воротится; Может, даст волю рукам. Ты ж, ожидая такого сожителя, Мне отвечаешь, стеня: «Так суждено: полюбила губителя — Пусть же он губит меня!»